Степа порылся в сумке и выложил на середину стола бумажный пакет, который купил при мне в бакалейной лавке.

– Как обычно? – спросил его официант.

– Как обычно.

– А что подать месье? – спросил официант, указывая на меня.

– То же, что и мне.

Официант очень быстро принес нам две тарелочки с балтийской сельдью и налил в стаканчики величиной с наперсток минеральную воду. Из лежащего на столе пакета Степа вынул огурцы и разделил их между нами.

– Ну, как вам?

– Вполне.

Красную коробку я положил на стул возле себя.

– Она правда вам не нужна? Ведь это память…

– Нет, не нужна. Теперь она ваша. Я передаю вам ее как эстафету.

Ели мы молча. Мимо окна проплыла баржа, так близко, что я успел разглядеть в окно людей, сидевших вокруг стола, – они тоже ужинали.

– А эта… Гэй Орлова, – сказал я. – Вы не знаете, что с ней стало?

– Гэй Орлова? По-моему, она умерла.

– Умерла?

– Мне кажется, да. Я видел ее раза два-три… мы были едва знакомы… Это моя мать дружила со старым Джорджадзе. Еще огурчика?

– Спасибо.

– Она, я слышал, вела в Америке весьма бурную жизнь.

– Вы не знаете, кто мог бы рассказать мне о… Гэй Орловой?

Степа растроганно посмотрел на меня:

– Мой бедный друг… увы… никто… Разве что в Америке…

Проплыла еще одна баржа, неторопливая, темная, словно покинутая.

– Лично я на десерт всегда беру банан, – сказал он. – А вы?

– Я тоже.

Мы съели по банану.

– А родители этой… Гэй Орловой? – спросил я.

– Они, должно быть, скончались в Америке. Умирают, знаете ли, везде…

– А во Франции у Джорджадзе не было родственников?

Он пожал плечами.

– Почему вы так интересуетесь Гэй Орловой? Кто она вам – сестра? – спросил он с милой улыбкой. – Кофе будете?

– Нет, спасибо.

– И я нет.

Он хотел было заплатить за ужин, но я опередил его. Мы вышли из «Бара-ресторана де л’Иль» на набережную, и он взял меня под руку, чтобы подняться по лестнице. Над водой повис туман, мягкий и ледяной, от которого легкие наполнялись такой прохладой, что казалось, будто плывешь по воздуху. Я едва различал очертания домов на набережной, всего в нескольких метрах от нас.

Я довел Степу, точно слепого, до сквера, где единственными приметами были желтые пятна подъездов. Он пожал мне руку.

– Ну что ж, попробуйте найти Гэй Орлову, – сказал он, – раз уж это так для вас важно…

Я смотрел, как он входит в освещенный подъезд. Он остановился и помахал мне рукой. Я замер с большой красной коробкой под мышкой, словно ребенок, получивший подарок на чужих именинах, и в эту минуту я был уверен, что Степа продолжает мне что-то говорить, но туман поглощает звуки его голоса.

На почтовой открытке – Английская набережная в Ницце, летом.

Дорогой Ги, я получил Ваше письмо. Все дни здесь похожи один на другой, но Ницца очень красивый город. Хорошо бы Вы навестили меня. Странным образом мне случается здесь столкнуться на улице с людьми, которых я не видел лет двадцать или считал давно умершими. И мы пугаемся друг друга. Ницца – город призраков и привидений, но я надеюсь, что не сразу войду в их компанию.

Что касается женщины, которую Вы разыскиваете, лучше всего позвонить Бернарди – Мак-Магон 00–08. Он сохранил довольно тесные контакты с людьми из разных служб и с радостью Вам поможет.

Мой дорогой Ги, жду Вас в Ницце, а пока остаюсь навсегда преданным Вам

Хютте.

P. S. Не забывайте, помещение агентства в Вашем распоряжении.

23 октября 1965

Объект: ОРЛОВА, Галина, известна под именем Гэй Орлова.

Родилась: в Москве (Россия) в 1914-м. Родители – Кирилл Орлов и Ирина Джорджадзе.

Подданство: не имеет. (Правительство Союза Советских Социалистических Республик лишило родителей мадемуазель Орловой и ее саму гражданства как эмигрантов.) Мадемуазель Орлова имела обычный вид на жительство. Она прибыла во Францию из Соединенных Штатов, по всей видимости, в 1936 г.

В США мадемуазель Орлова зарегистрировала брак с мистером Уолдо Блантом, с которым потом развелась.

Мадемуазель Орлова проживала: Париж, VIII округ, ул. Сирк, отель «Шатобриан»; Париж-VIII, авеню Монтеня, 53; Париж-XVI, авеню Маршала Лиоте, 25.

До приезда во Францию мадемуазель Орлова была как будто танцовщицей в Соединенных Штатах.

В Париже она вела весьма роскошную жизнь, но источники ее доходов неизвестны.

Мадемуазель Орлова скончалась в 1950 г. у себя дома – авеню Маршала Лиоте, 25, Париж-XVI, – от передозировки снотворного.

Уолдо Блант, ее бывший муж, проживает в Париже с 1952 г. и подвизается в качестве пианиста в различных ночных заведениях. Он американский гражданин.

Родился 30 сентября 1910 г. в Чикаго.

Вид на жительство во Франции № 534НС828.

К этому листку, напечатанному на машинке, приложена визитная карточка Жан-Пьера Бернарди, где написано несколько слов:

Вот все имеющиеся у меня сведения. Всегда к Вашим услугам. Поклон Хютте.

На застекленной двери афиша: «Пианист Уолдо Блант играет ежедневно в баре отеля „Хилтон“, с 18 до 21 часа».

Бар был переполнен, все места заняты, кроме одного кресла за столиком, где сидел японец в очках в золотой оправе. Наклонившись, я попросил у него разрешения сесть, но он, видно, ничего не понял, а когда я сел, не обратил на меня ни малейшего внимания.

Посетители, американцы и японцы, входили в бар, окликали друг друга, и их голоса звучали все громче. Они стояли в проходах между столиками. Некоторые со стаканами в руках опирались на спинки кресел или присаживались на подлокотники. Какая-то молодая женщина устроилась на коленях у седовласого господина.

Уолдо Блант опоздал минут на пятнадцать и сел за рояль. Невысокий пухлый человек в сером костюме, лысеющий, с тонкими усиками. Он обернулся и обвел взглядом столики, у которых толпились люди. Медленно провел правой рукой по клавишам и взял наугад несколько аккордов. Мне повезло, я сидел совсем близко от него.

Он начал наигрывать какую-то мелодию, по-моему «На набережных старого Парижа», но из-за гула голосов и взрывов смеха музыка была еле слышна, и даже я, сидя у самого рояля, не все мог уловить. Выпрямившись и чуть склонив голову, он невозмутимо продолжал играть. Мне стало больно за него, ведь было же, наверное, время, когда его слушали. С тех пор ему пришлось, видимо, привыкнуть к этому вечному жужжанию множества голосов, заглушавшему его музыку. Что он скажет, если я произнесу имя Гэй Орловой? Выведет ли оно его хоть на миг из полного безразличия? Или это имя уже ни о чем не может ему напомнить, так же как звуки, которые он извлекает из рояля, бессильны возобладать над гулом голосов?

Бар постепенно опустел. Остались только японец в очках в золотой оправе, я и – в глубине зала – та молодая женщина, которую я видел раньше на коленях у седого господина, теперь она сидела рядом с краснолицым толстяком в голубом костюме. Они говорили по-немецки. Очень громко. Уолдо Блант играл протяжную, хорошо мне знакомую мелодию.

Он обернулся к нам.

– Не угодно ли вам, мадам, месье, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему заказу? – спросил он холодно, с легким американским акцентом.

Японец рядом со мной не пошевельнулся. Он сидел неподвижно, с бесстрастным лицом, и мне казалось, что при малейшем сквозняке он свалится с кресла, – ведь наверняка это был просто набальзамированный труп.

– «Sag warum»[1], пожалуйста, – бросила хриплым голосом женщина из глубины зала.

Блант чуть кивнул и начал играть «Sag warum». Свет в баре приглушили, как в дансингах при первых звуках слоу. Женщина и краснолицый толстяк, воспользовавшись этим, принялись целоваться, рука женщины скользнула за ворот его рубашки, потом ниже. На неподвижном японце поблескивали очки в золотой оправе. У Бланта за роялем был вид подрагивающего робота: мелодия «Sag warum» требует беспрерывных ударных аккордов.