О чем он думал, пока за его спиной краснолицый толстяк гладил ногу блондинки, а набальзамированный японец восседал уже, наверное, не первый день все в том же кресле хилтонского бара? Ни о чем он не думал, я был в этом уверен. Он казался почти недосягаемым в своей отрешенности. Имел ли я право грубо нарушить эту отрешенность, бередить в нем болезненные воспоминания?

Краснолицый толстяк и блондинка вышли из бара, скорее всего чтобы уединиться в номере. Он тянул ее за руку, и она старалась идти прямо. Мы с японцем остались одни. Блант опять обернулся и произнес своим ледяным тоном:

– Не желаете ли, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему выбору?

Японец не дрогнул.

– Если можно, месье, «Что остается от нашей любви», – сказал я.

Он играл эту мелодию со странной медлительностью, она казалась тягучей и словно увязала в болоте, из которого с трудом высвобождались звуки. Время от времени он застывал, будто обессилевший, спотыкающийся от усталости путник. Он взглянул на часы, резко встал и, поклонившись, обратился к нам:

– Месье, уже двадцать один час. Всего доброго.

Он вышел. Я последовал за ним, оставив набальзамированного японца в гробнице бара.

Блант двинулся по коридору, пересек пустынный холл. Я догнал его.

– Месье Уолдо Блант?.. Я бы хотел поговорить с вами.

– О чем?

Он бросил на меня затравленный взгляд.

– О человеке, которого вы знали когда-то… О женщине… ее звали Гэй. Гэй Орлова.

Он замер посередине холла.

– Гэй…

Он зажмурился, будто ему в лицо внезапно ударил луч прожектора.

– Вы… вы знали… Гэй?

– Нет.

Мы вышли из отеля. Группа мужчин и женщин в вечерних туалетах кричащих расцветок – гранатовых смокингах, длинных платьях зеленого и небесно-голубого атласа – ждала такси.

– Мне неловко вас беспокоить…

– А вы меня не беспокоите, – сказал он задумчиво. – Я уже так давно ничего не слышал о Гэй… Да вы, собственно, кто?

– Ее родственник. Я… хотел бы узнать у вас некоторые подробности… ее жизни…

– Подробности?

Он потер висок указательным пальцем:

– Что я могу вам сказать?..

Мы шли вдоль отеля по узкой улочке, ведущей к Сене.

– Мне надо домой, – сказал он.

– Я провожу вас.

– Так вы правда родственник Гэй?

– Да. Наша семья хотела бы узнать побольше о ее судьбе.

– Она давно умерла.

– Я знаю.

Он шел очень быстро, и я еле поспевал за ним. Старался держаться рядом. Мы были уже на набережной Бранли.

– Я живу напротив, – сказал он, показывая на тот берег Сены.

Мы зашагали по Бирхакеймскому мосту.

– Вряд ли я смогу вам многое рассказать. Все это было так давно…

Он замедлил шаг, словно почувствовал себя наконец в безопасности. Может, он шел так торопливо, считая, что за ним следят. Или чтобы отделаться от меня.

– А я и не знал, что у Гэй есть родственники, – сказал он.

– Как же… со стороны Джорджадзе…

– Простите?

– Семья Джорджадзе… Фамилия ее деда – Джорджадзе…

– А, ясно…

Остановившись, он облокотился на каменный парапет моста. Я не мог последовать его примеру – у меня закружилась бы голова. Я стоял перед ним. Он заговорил не сразу.

– Вы знаете… что я был ее мужем?

– Знаю.

– Откуда?

– Это записано в старых документах.

– Мы вместе выступали в одном ночном кабачке в Нью-Йорке… Я играл на рояле… Она попросила меня жениться на ней, просто хотела остаться в Америке и не обращаться к иммиграционным властям… – Он покачал головой, вспомнив это. – Забавная была девочка. Потом она стала любовницей Лаки Лучано…[2] Познакомилась с ним, когда начала выступать в казино на Палм-Айленд…

– Лучано?

– Да-да, Лучано… Она была с ним, когда его арестовали в Арканзасе… Потом встретила какого-то француза, я узнал, что они вместе уехали во Францию…

Его лицо просветлело. Он улыбался.

– Я рад, месье, что могу поговорить о Гэй…

Под нами, на правый берег Сены, проехал поезд метро. Потом второй, в обратном направлении. Их грохот заглушал голос Бланта. Он говорил мне что-то – я видел это по движениям его губ.

– …Самая красивая девушка, какую я знал…

И этот обрывок фразы, который я чудом уловил сквозь шум, поверг меня в глубокое отчаяние. Я стоял на мосту ночью, с совершенно незнакомым мне человеком и пытался вырвать у него какие-то сведения, которые могли бы пролить свет на мое прошлое, но из-за громыхания вагонов не слышал, что он говорил.

– Может, пройдем немного вперед?

Но он был так погружен в свои мысли, что даже не ответил. Он, видимо, давно уже не думал об этой Гэй Орловой, и теперь воспоминания о ней, всплывая на поверхность сознания, оглушали его, словно шквальный ветер. Он стоял неподвижно, по-прежнему опершись на парапет.

– Давайте все-таки пройдем вперед…

– Вы знали Гэй? Встречались с ней?

– Нет. Поэтому я и хотел, чтобы вы мне о ней рассказали.

– Она была блондинкой… с зелеными глазами… очень необычная внешность… как бы вам ее описать… Пепельные волосы…

Пепельная блондинка. Которая, возможно, сыграла не последнюю роль в моей жизни. Надо внимательнее рассмотреть ее фотографию. И постепенно все вернется. А может, он направит меня по более точному следу. Все-таки мне повезло, что я нашел этого Уолдо Бланта.

Я взял его под руку. Не могли же мы вечно торчать на мосту. Мы пошли по набережной Пасси.

– Вы виделись с ней во Франции? – спросил я.

– Нет. Когда я приехал во Францию, ее уже не было в живых. Она покончила с собой…

– Почему?

– Она часто мне говорила, что боится постареть…

– А когда вы ее видели в последний раз?

– После истории с Лучано она познакомилась с тем французом. В то время мы иногда виделись.

– Вы знали этого француза?

– Нет. Она говорила, что собирается выйти за него, чтобы стать француженкой… Она была одержима идеей обрести гражданство…

– Вы развелись?

– Конечно… Наш брак длился всего полгода. Как раз достаточно, чтобы успокоить иммиграционные службы, которые хотели выдворить ее из Соединенных Штатов.

Я напряженно слушал, стараясь не упустить нить рассказа. Тем более что он говорил очень тихо.

– Она уехала во Францию… И больше я ее не видел… А потом узнал… о самоубийстве…

– Как вы узнали?

– От одного приятеля-американца, он был знаком с Гэй и оказался в то время в Париже. Он прислал мне маленькую вырезку из газеты…

– Вы сохранили ее?

– Да, конечно, она у меня дома, в столе.

Мы поднялись к садам Трокадеро. Там царило оживление, фонтаны были освещены. У фонтанов и на Йенском мосту толпились туристы. Этот октябрьский субботний вечер казался весенним – много гуляющих, теплый воздух, еще не облетевшие листья.

– Я живу чуть дальше…

Сады Трокадеро остались позади, мы свернули на Нью-Йоркскую авеню. Там, на набережной, под деревьями, у меня возникло неприятное ощущение, что все это мне только снится. Я уже прожил свою жизнь, превратившись в призрака, парящего в теплом воздухе субботнего вечера. К чему восстанавливать оборванные связи, отыскивать ходы, которые давным-давно замурованы? И я уже с трудом верил в реальность пухлого усатого человечка, идущего рядом.

– Как странно, я вдруг вспомнил имя француза, с которым Гэй познакомилась в Америке…

– Как его звали? – спросил я, и голос мой дрогнул.

– Говард… это его фамилия… не имя… подождите… Говард де что-то…

Я остановился.

– Говард де?..

– Де… де… Люц… Л… Ю… Ц… Говард де Люц… меня поразила эта фамилия… полуанглийская, полуфранцузская… а может, испанская…

– А имя?

– Имя?

Он развел руками.

– Вы не знаете, как он выглядел?

– Нет.

Я покажу ему фотографию, на которой Гэй снята вместе со старым Джорджадзе и тем, кто, как я считал, был мною.

– Чем занимался этот Говард де Люц?

– Гэй говорила, что он из аристократической семьи… Ничем он не занимался. – Блант усмехнулся. – Хотя нет… нет… подождите… Я вспоминаю… Он долго жил в Голливуде… Гэй говорила, он был там доверенным лицом актера Джона Гилберта…