— Такой мог бы по нашей Талице пройти.

— Там одни изгибы да перекаты. Володька Чебаков попробовал мотор к лодке приделать, и то два винта за лето обрубило.

Они прошлись по набережной сначала влево, где полого горбатился мост — машины и автобусы, как игрушечные, сновали по нему, — потом повернули обратно. С другого конца набережной был виден монастырь, примыкающий своими стенами к самой Волге, над стенами вознеслись золоченые шлемы соборных куполов, жарко отражая солнце.

Громадный теплоход-трехпалубник, стоявший у причала, несколько раз басовито гукнул, подгоняя запоздавших пассажиров. Вода взбурунилась за кормой, но теплоход все не трогался с места, только отбивало и разворачивало его течение. Над всей волжской ширью, над набережной зазвучала музыка, как будто в праздник, потому что люди, плывшие вниз по Волге, действительно отдыхали, любуясь, как медленно разворачиваются все новые и новые берега. Сколько городов встретится им!

Сейчас они стояли на палубах вдоль борта, махали, наверно, просто так, от хорошего настроения, всем, кто остался на берегу, и Саньке с Валеркой.

Белые чайки провожали белый теплоход, они медленно, словно бы в такт музыке, качали крыльями, некоторые отставали, садились на воду отдохнуть. Музыка уплывала вниз по течению, гасла, и почему-то ребятам стало немного грустно, как будто «Дмитрий Пожарский» должен был взять их с собой. Они зачарованно смотрели ему вслед, туда, где река сливалась с небом, и думалось Саньке о том, что Волга вобрала в себя сотни рек и речек, чтобы стать такой могучей, и Талица, и Волчиха пульсируют в ней, добавляют силы.

Забыли про Гошин наказ — потянуло в город. Поднялись по широкой бетонной лестнице на бульвар и дальше — до самой площади, где снуют машины, пыхтят пневматическими дверцами автобусы и множество нарядных людей возле торговых рядов.

— Как будто выходной день и работают одни продавцы и шоферы, — заметил Санька.

— Так кажется. Город-то велик. Смотри, поливалка! Улицу моют, как пол.

Машина с цистерной двигалась вокруг площади, впереди, из узких щелей, били плотные и белые, как молоко, струи воды. Прохожие отшатнулись, зазевавшихся ребят обдало порывом ветра и водяной пылью. Асфальт после такой промывки сделался стеклянно-гладким, от него поднимался теплый парок, так что хотелось сбросить ботинки и прошлепать босиком.

Обошли все магазины в торговых рядах. Чего тут только не было! Особенно заинтересовали принадлежности для охоты и рыболовства. Ружья, поводки для собак, перочинные ножики, спиннинги, бамбуковые удилища, всевозможные крючки, лески, поплавки. Сколько бы всего можно накупить… Пошарили в карманах — лишь двадцать копеек нашлось у Валерки.

А рядом оказался еще один удивительный магазин — «Природа», где продавали певчих птиц и разноцветных, радужно-красивых рыбок со странными названиями: петушки, гуппи, жемчужное гурами, скалярии. Рыбки грациозно плавали в зеленоватых аквариумах, они казались сказочно неправдоподобными.

— Их бы развести в нашей реке, — сказал Санька.

— Что ты? Они сразу погибнут, это ведь южные неженки.

— Щуки да окуни, пожалуй, их слопают.

Насчет рыбок верно, им и в аквариуме неплохо, а вот птиц жалко. Увидел Санька знакомых чижей, щеглов, зеленушек, зябликов, вспомнил, какое приволье им в заболотских лесах. Эти тоже летали на свободе, но попались на приманку птицелова и теперь тоскуют в клетках-тюрьмах. Всех бы, до одной, выпустил.

После магазинов ребята забрели в парк, он был неподалеку. Их внимание привлекло гигантское колесо обозрения: вот когда пригодились Валеркины двадцать копеек!

Дежурная старушка закрыла дверцу качающейся люльки, и она медленно поплыла вверх. Посреди люльки — руль, можно перебирать его руками и крутиться в любую сторону. Выше, выше… Остался внизу парк как на ладони, открылся город с муравьиными потоками пешеходов и машин на улицах-ручейках. Отсюда были видны необозримые волжские дали, терявшиеся в знойном полуденном мареве, пароходы казались неподвижными, словно впаянными в оловянную гладь. Было захватывающее ощущение полета. Впервые Санька так непосредственно почувствовал величие и огромность земли…

Два часа промелькнули незаметно, когда опомнились, было уже четверть пятого. Надо бы пулей мчаться на набережную, да по многолюдным улицам бежать не так просто: вдруг остановит милиционер, скажет, что носитесь сломя голову, будто у себя в деревне? И Гошу подвели и себя наказали. Неужели он уехал? Что тогда делать? Даже когда заблудились в лесу, ребята не чувствовали себя так растерянно, как сейчас.

Гоша не уехал. Он стоял около чугунного парапета, держа в руках два мороженых. Подал их Саньке с Валеркой.

— Ну, друзья, напугали вы меня! Где же пропадали?

— Мы недалеко тут…

— Я уж решил, подожду немного да через милицию объявлю розыск. Ешьте скорее мороженое, а то растает. Теперь по коням — и домой.

Машина поднялась вверх по городским улицам, на каком-то повороте Волга еще раз сверкнула на прощание и скрылась за каменной стеной домов. Скоро и город миновали, единственное, что напоминало о нем, была вафельная корочка мороженого, которую Санька почему-то не съел сразу, поберег. В кабине пахло одеколоном: Гоша успел переодеть рубашку, постричься и подправить свои щегольские усики, словно ехал на свидание.

Снова лента шоссе наматывалась на колеса, плыли стороной косогоры и перелески, оставляя в душе какую-то плавную музыку, похожую на ту, которая сопровождала теплоход. Саньку она убаюкивала. Когда проехали через станцию, и солнце припало к земле, он уже не мог одолеть дремоту. Чудилось ему, будто снова кружатся они с Валеркой на колесе, а внизу стоит и переживает Гоша, машет им рукой, чтобы скорей спускались. Люльку сильно раскачивает: вот-вот оторвется, полетит с грохотом на землю…

— Саня, опять кимаришь? — дергал его Валерка.

— И не подумал.

— А сам валишься мне на плечо, как сноп.

Очнувшись, Санька некоторое время таращил глаза в боковое стекло, сон опять облепил его будто бы ватой, он слышал, как Валерка насмешливо сказал шоферу:

— Во, пожалуйста, снова губы развесил!

Он уже не смог выпутаться из паутины сна, подхватило и понесло каким-то бережным течением; перед глазами кружили белые чайки, солнце переливчато играло на воде, а Волга была настолько широкой, что пропал из виду другой берег. Долго еще будет жить в Саньке это удивление перед городом на великой реке, пока он не станет взрослым и, может быть, сам окажется горожанином.

Такого лета не припомнили старики. Дождя не было с середины июня, в прудах вода пошла на убыль, и огороды каждый день поливать надо. Утром траву скосят, а вечером уж сено готово — мечи в стога. И сенокос в разгаре, и рожь пожелтела, пересохла раньше времени, поговаривают про жатву, дескать, зерно потеряется.

Дымной гарью заволокло деревню, даже в избах устоялся какой-то овинный запах — горит Займище, сухое болото в полутора километрах от деревни. Бульдозеристы с дорожного строительства пробили вокруг него просеку, окольцевали земляной полосой. Такую же полосу пропахал на задах поля Леня Жердочка. Если огонь перекинется с болота на лес и доберется до ржи — деревня пропала. Каждый день разговор об этом, в районной газете тоже пишут о пожарах: в Ермакове сгорели три избы, в Судилове — сенной сарай с лошадью.

Сегодня отец взял выходной, чтобы закончить тын, последние два звена осталось загородить; красиво получается, тычинка к тычинке — на подбор, столбы смолевые, кряжистые, сверху затесаны «домиком». Согнувшись над бревном, отец выбирает стамеской пазы, что-то поет вполголоса — это у него привычка, когда работается с настроением. Майку снял, спина красная, как арбуз, такая природа губановская — не пристает загар. Санька сам сколько раз пробовал загорать, никакого толку, лишь кожу сгонит чулком. Он любит работать с отцом, рядом с ним всегда чувствует себя уверенней, взрослей.