Как шарику рулетки, Энни не нужно было утруждать себя выбором направления. Не успел он ступить на берег, как к нему подбежал мальчик лет десяти. У него были отрезаны уши (обычное проявление местной жестокости), ухватил его за локоть и повел по густо заполоненным людьми улицам. Через пять минут они подошли к Дому Странных Грез, но Энни не сразу увидел его, настолько он был сбит с толку многолюдьем улиц Макао.

Он стоял в дверях комнаты с будкой по обмену денег. Сидевший в ней человек также мог выдать деньги за проданные или отданные под залог часы, либо за ювелирные украшения, фотоаппарат — словом, любую ценность. Две девушки в ярких чонсамах (своеобразной униформе проституток) получали наличные за пару сережек. Девушек здесь было бесчисленное множество и на любой вкус. Все коротко стриженные. По всей видимости, согласно моде. Энни окинул взглядом комнату, наполненную спускавшимся сверху опиумным дымом и гомоном игроков. Многие из них были крайне бедны — кули и портовые рабочие, чьи тела выделялись особой жилистостью. Свои соломенные шляпы они небрежно побросали вдоль стены, их ставки ограничивались несколькими пенни. Бок о бок с ними играли крестьяне, приезжавшие в город раз в месяц повеселиться, солдаты-дезертиры, старики в старых шелковых одеждах, не пожелавшие подниматься на второй этаж. Этот этаж считался первым классом, и вход туда стоил два доллара. Безухий мальчик стоял на ступеньках лестницы, его худое лицо сияло, глаза в нетерпении смотрели на Энни.

Энни не обращал на мальчишку никакого внимания. Вслушиваясь в невнятный гул голосов, звон монет и шелест банкнот, он неспешно двинулся к столу. Стол был всего один, но зато тридцати футов длиной. Восемь помощников крупье — их называли «локи» — выстроились с одной стороны стола, подле каждого стоял кассир. Старший кассир и сам крупье, оба весьма преклонного возраста, почти как мифические божества, сидели в конце стола.

Пробираясь сквозь толпу, Энни задержал свое внимание на группе моряков-европейцев, плотно сгруппировавшихся у стола и выделявшихся преувеличенно агрессивными позами, словно они участвовали в некоем музыкальном представлении. Все они были в одинаково узких штанах, хотя представляли разные страны и сошли на берег с разных кораблей: двое французов в шапочках с красными помпонами, один голландец и, кажется, по парочке бошей, португальцев и шотландцев, насколько Энни мог догадаться. Все были с торговых кораблей, пьяные как свиньи, и спускали жалованье, окруженные кольцом очаровательных коротко стриженных маленьких женщин в чонсамах, которые трогали их в тех местах, которые были наиболее туго обтянуты штанами.

Моряки. Это чудесное слово заставило Энни улыбнуться.

Он любил наблюдать за игрой «фан-тан», но сам никогда не принимал в ней участия. Энни не играл в азартные игры. И в карты никогда не играл, и на лошадей не ставил. Да, верно, в тараканьих бегах участвовал, но это был особый случай, ведь он сидел в тюрьме и таким способом спасался от отчаянной скуки. Однажды, задолго до отсидки, он ставил на борзую собаку. Но это совсем другая, слишком длинная история.

Несмотря на полное воздержание от азартных игр, «фан-тан», как красивая игра, время от времени привлекал внимание Энни. Она манила своей простотой и непредсказуемостью.

Особый интерес вызывало отверстие в потолке, откуда богатые наблюдали за бедными. Энни задрал голову. Были хорошо видны лица людей, перевесившихся через перила. Отверстие было прямоугольным, вытянутым по всей длине стола. Находящиеся наверху помощники крупье в корзинах на длинных веревках спускали вниз ставки, сделанные игроками более высокого ранга. Здесь царил хаос. Возможно, это только казалось. Как только раздавался звонок, повисала тревожно-томительная тишина. Крупье поднимал серебряную чашу и начинал роковой отсчет. Корзины, как подстреленные птицы, с глухим стуком падали вниз, прямо перед ассистентами крупье. При этом каждая занимала свое место перед медной табличкой с цифрами «1», «2», «3», «4». За долгие годы использования в табличку въелись чернила, которыми делались метки на банкнотах. Корзины именно бросали, и броски эти обеспечивались упругой, как тетива, веревкой, какой пользовались дикари Новой Гвинеи для перепрыгивания через горные ущелья. Поэтому-то и казалось, что они падают. После этого помощник, как правило человек преклонного возраста, а иногда просто дряхлый старик, хватался за веревку и особо зычным голосом выкрикивал: «Фэн!», или «Клинг!», или «Куок!». Плюс еще кое-какие дополнительные детали. «Какие сладкие слова!» — подумал Энни.

Лицо женщины, которая смотрела на него сверху, по китайским меркам, не считалось очень уж красивым. Хотя Энни не смог бы точно определить, китаянка перед ним или представительница одной из бесчисленных местных народностей. Однако, на вкус Энни, эта женщина была поразительно хороша. Она стояла в полумраке второго этажа рядом со старейшим крупье Макао, у которого сегодня был свободный вечер. Крупье был полным, почти толстым. Женщина казалась изящной статуэткой. Она все смотрела и смотрела на Энни Долтри.

Его ввели в комнату, находившуюся в доме, соединенном со зданием Юн Чунь небольшим мостиком, напомнившим Энни мост с виселицей в тюрьме «Виктория». Комната была маленькая, с черными панелями, ничем не примечательная. На столе лежали счеты. Через некоторое время вошел слуга в традиционной черной одежде и проводил Энни в другую комнату, оказавшуюся узкой и длинной. На стенах висели шелковые панно. В хронологическом порядке династий был расставлен фарфор: Ся, Цзинь и Мин. Были в комнате и другие ценные предметы — слон из нефрита с глазами-изумрудами, такие же изумруды украшали его попону и головные доспехи. Однако не было показной роскоши, за исключением бесценной ширмы в западном углу комнаты. Ширма относилась к началу правления династии Мин и была изготовлена для одного из наместников императора, возможно для наместника провинции Фукиен, в Южном Китае. На ней было изображено море, а над морем летал дракон.

В комнату — без сопровождающих — вошла женщина. Энни ждал, заложив руки за спину, пристально изучая слона. Шляпу он положил на стол.

— Садитесь, миста Даутли, — пригласила женщина.

— Моя фамилия Долтри, мэм, Дол-три.

Женщина не сделала никакой попытки исправиться. Она могла бы впредь называть его Долтри, но нет, предпочла изначально неверный вариант произношения — китайский, хотя по-английски говорила блестяще, когда хотела поразить воображение какого-нибудь идиота.

— Вы знаете, кто я? — спросила женщина.

— Мадам Баттерфляй?

Энни сразу изобразил на лице серьезность, брови взлетели, как у майора Беллингэма. Мадам Баттерфляй — Ху Те на мандаринском наречии китайского языка — самая популярная звезда китайского кино, имевшая контракт со «Стар моушенз пикчерз компани» в Шанхае. Она родилась в Кантоне и была поистине очаровательна. Легкое подобие улыбки появилось на лице этой изящной дамы. Энни про себя озадачился вопросом: «Неужели существует на свете женщина, равнодушная к лести?»

— Я мадам Лай Чойсан.

И Энни понял, что встретил достойного соперника, однако не мужчину, а женщину, которая в один прекрасный день может убить его.

Энни сел на стул. Его шляпа осталась лежать на низеньком столике из сливы, черном, на вид простом, но очень дорогом, как и вся мебель в этой комнате. Энни обратил внимание, каким мягким был здесь свет масляных, а не газовых ламп. Такое освещение делало женщину еще красивее. Она скорее всего была вдобавок хитра при своей безусловной очаровательности. Ей было что-то около тридцати пяти. Красавица молча наблюдала за ним, сидя напротив, а ее рука, лежавшая на столе, делала странные движения, словно пересчитывала деньги. На ней было белое шелковое платье традиционного квантунгского кроя, с зелеными драконами на рукавах; ожерелье и серьги из зеленого нефрита; этим же камнем были украшены шпильки в волосах. Кожа у нее была смуглая, слишком загорелая для такой изысканной женщины. На фоне белого платья лицо имело бронзовый отлив, и Энни догадался, что эта женщина любит морские путешествия.