Но, приехав, граф быстро вызвал расположение Беренгарии. Красивый и обворожительный, он поспешил рассеять ее подозрения, заявив, что жаждет загладить вину своего отца перед наваррскими правителями и готов всем пожертвовать ради прекрасных дам.

Даже не падкая на лесть Джоанна была очарована любезностью Раймонда.

И чем дольше продолжалось их совместное путешествие, тем больше удовольствия она находила в обществе графа. Они беседовали на разные темы и никак не могли наговориться…

— Тебе, наверное, будет грустно расставаться с Раймондом? — спросила как-то раз Беренгария.

И Джоанна призналась, что да.

Вто время как Ричард плыл в Аккру, принц Джон поскакал на запад. Проезжая по земле, которой он завладел благодаря женитьбе, он неизменно преисполнялся чувством гордости за свои владения. Но к горделивому самолюбованию всякий раз примешивалось отвращение к той, которая принесла ему в приданое такое богатство. Джону было скучно с женой. Только в самые первые дни после свадьбы он наслаждался ее страхом, а потом даже это перестало его забавлять.

«Серая мышь — эта Хадвиза, — с досадой думал Джон. — И почему судьба играет с нами такие злые шутки? Зачем, скажите на милость, делать таких невзрачных женщин богатыми наследницами? Хадвизе надо было выйти за какого-нибудь мелкопоместного дворянчика и тихо прозябать в сельской глуши. Главное, ее бы это вполне устроило! Она же никак не годится в жены человеку, который рано или поздно станет королем Англии! А я стану им! Непременно стану, — свирепо вращая глазами, пообещал себе Джон. — Ежели б не Ричард, я бы уже восседал на троне! Ведь отец хотел сделать меня своим преемником!»

Друзья умоляли Джона набраться терпения, но он уже устал ждать. Он вообще не отличался выдержанностью. Ему всегда хотелось немедленного осуществления своих желаний.

Джон возлагал очень большие надежды на крестовый поход. Воображение рисовало ему, как сарацинская стрела с отравленным наконечником пронзает сердце Ричарда или втыкается королю прямо в глаз… При мысли об этом Джон плотоядно усмехался и говорил себе, что, наверное, даже гордый Ричард позабудет свою спесь и примется слезно молить Бога не отнимать у него жизнь. «Но Господь его не услышит, и я усядусь на трон», — потирал руки принц, предвкушая сладостные мгновения.

Но… доброжелатели по-прежнему нашептывали ему, что действовать пока рано. Лучше подождать. Ненависть народа к Лонгчемпу растет, и если удастся выдворить его из страны, то надежды Джона будут близки к осуществлению.

Впереди показались башни замка. Наверное, Хадвиза увидит его издалека… Однажды он вырвал у нее признание, что она то и дело смотрит на дорогу: не едет ли он. Джон живо представлял себе, как она трепещет, заметив приближающихся всадников, и в ужасе задается вопросом: вдруг это ее пылкий муж?

Джон редко навещал Хадвизу, но при встречах не забывал потребовать от нее исполнения супружеского долга. И недоумевал, почему она до сих пор не зачала ребенка. Может, она бесплодна? Конечно, не скажешь, что он часто предоставлял ей возможность забеременеть, но порой все-таки не обходил жену своим вниманием. Впрочем, Джон и сам не знал, хочет ли он иметь ребенка от Хадвизы. С одной стороны, сын это хорошо, а с другой… став королем, он непременно избавится от Хадвизы, а для развода ее бесплодие было бы удобным предлогом!

— Трубите погромче, — приказал Джон оруженосцам и усмехнулся.

Пусть возвестят Хадвизе о его прибытии. Пусть она заранее содрогается от ужаса.

Слуги поторопились исполнить приказ хозяина. Все боялись его гнева. Нрав у Джона был буйный, как у отца, только Джон отличался еще и жестокостью. Генрих гордился своей справедливостью, а Джону на это было наплевать. Он ставил во главу угла свои желания и любил, чтобы перед ним пресмыкались.

Они въехали в ворота замка. Расчеты Джона оправдались — Хадвиза поджидала его с кубком в руках.

— О, любовь моя! — притворно радуясь, вскричал Джон. — У меня сердце забилось в груди при виде тебя! И, насколько я понимаю, ты тоже трепещешь, как лань! — Он громко расхохотался, смакуя свою иронию, и продолжал, кивая на кубок: — Что у тебя тут? Доброе старое вино? Отпей глоток, любимая! Давай насладимся им вместе!

Пусть выпьет первая. А то, кто знает, вдруг ей когда-нибудь придет в голову отравить его?

Хадвиза покорно поднесла кубок к губам.

— Еще, любовь моя! — осклабился Джон. — Пей еще! Еще!

И он наклонил кубок так, что она чуть не захлебнулась.

Допив вино, Джон соскочил с лошади и непристойно обнял жену. Бедняжка покраснела от стыда.

— Пойдем в спальню, — заявил Джон и, повернувшись к своей свите, добавил: — Вы видите, в каком я нетерпении? Жена прежде всего!

Хадвиза заметила сальные ухмылки слуг, которые прекрасно знали, что Джон над ней издевается и что накануне он забавлялся с другими женщинами, и, оценив их мастерство и темперамент — а он считал себя большим знатоком постельных утех, — сравнил с ними свою жену. И, разумеется, сравнение оказалось не в ее пользу.

Приведя дрожащую Хадвизу в спальню, Джон велел ей раздеться и ждать дальнейших приказаний. Он всегда вел себя с ней по-разному. По дороге в замок принц всякий раз придумывал, как бы ее посильнее напугать: порой набрасывался на Хадвизу, словно дикий зверь, и доводил ее до дурноты, а порой притворялся, будто совершенно ее не замечает. Поначалу она цепенела от ужаса, но затем облегченно вздыхала, решив, что на сей раз ей удастся миновать его объятий, и тут… тут Джон с удовольствием демонстрировал жене, что она жестоко ошибалась.

Бедняжка Хадвиза, выросшая среди любящих, заботливых родственников, была уверена, что ее муж — сущее исчадие ада.

Джон же считал ее скромность ханжеством и то потешался, то злился — судя по настроению.

Но в этот день он думал не о том, как бы помучить Хадвизу. Мысли Джона были прикованы к Лонгчемпу и к тому, как бы поскорее с ним разделаться.

Джон даже забыл о жене, тихо лежавшей на кровати и тоскливо гадавшей, какую пытку он изобрел для нее на сей раз. Потом внезапно взгляд принца упал на Хадвизу, и он вспомнил о ее существовании. Джон презрительно скривился. Разве это женщина? Да у нее рыбья кровь! Дайте срок, он от нее непременно избавится, ему такая жена не нужна. И, пожалуй, лучше к ней не прикасаться. Не дай Бог он заронит в нее свое семя! Иметь детей сейчас — обречь себя на лишние сложности.

Умей Хадвиза читать мысли мужа, она наверняка возликовала бы, поняв, что он намерен вскоре бросить ее. Но Джон предпочитал скрывать их до поры. Семейство Хадвизы не должно было раньше времени узнать о его тайных замыслах.

Он сел и, уставившись в пол, буркнул:

— Назревают великие события, жена.

Хадвиза молчала.

— Ты что, оглохла? — гаркнул Джон.

— Нет, я слышу. Назревают великие события.

— Люди ненавидят Лонгчемпа.

— Да, многим он не нравится.

— А что в нем хорошего? Сын беглого французского раба, который укрылся в нормандской деревушке. Она называлась Лонгчемп, отсюда и пошла их фамилия. Им, должно быть, казалось, что это благозвучно! Ха! Презренные плебеи!

— Но Лонгчемп очень могущественный, — робко возразила Хадвиза.

— Пока — да. Но скоро это кончится.

— Вот как?

— Да, так! Ты должна во всем со мной соглашаться, раз ты моя жена. Ясно?

Хадвиза молчала.

— Ясно? — снова завопил Джон.

— Да… да… — прошептала она.

— Тогда не молчи, когда я с тобой разговариваю. А не то я рассержусь, а тебе ведь этого не хочется?

— Не хочется.

— Тогда не забывай, как надо себя вести. И попомни мои слова: вскоре Лонгчемп отправится обратно в Нормандию. Надеюсь, ты в этом не сомневаешься?

— Нет. Раз вы говорите, значит, так и будет.

— Вот именно! Я его ненавижу! Презренный выскочка… Он ведь и корону заполучить не прочь. Только это невозможно.

— Невозможно, — словно эхо, откликнулась Хадвиза.