По итогам войны развалились не только турецкая и две немецкие, но и российская империя. А в стан победителей угодили Соединённые Государства Америки (они тогда сражались около четверти срока войны — в отличие от Второй мировой, когда им пришлось драться две трети срока). В полном соответствии с нынешней прогрессивной политической мыслью демократия возобладала над деспотией — предтечей тоталитаризма.

Но куда проще измерять не деспотизм и тоталитаризм, а равноправие.

К Первой мировой светочи свободы — Британия, СГА, Франция — продвинулись в обеспечении избирательного права (и формальной защиты некоторых иных прав) граждан титульных наций (в Америке, чьи граждане — в основном потомки эмигрантов, эту роль играли WASP — White Anglo-Saxon Protestants — белые англосаксонские протестанты). Зато права нетитульных народов ограничивались даже в метрополиях. А жители колоний и подавно наделялись только обязанностями. Даже американцы, отбив в 1898-м остатки испанских колоний, вовсе не даровали им блага своей демократии.

В Российской же империи карьера была открыта представителям любого народа — было бы должное образование. Титулы дворян государств, вошедших в империю, признавались равными внутрироссийским (это порою порождало конфликты: на нищем Кавказе князем звался едва ли не каждый обладатель стада овец и шашки для его защиты, и российские обладатели древнего титула обижались формальному равенству с бедняками). Даже вероисповедные ограничения несложно было обойти. Среди русских генералов Первой мировой — например, Ренненкампф и хан Нахичеванский.

Главный герой известнейшей австрийской оперетты Эммериха Коппштейна (Имре Кальмана) «Княгиня чардаша» Эдвин Рональд — сын немца князя Леопольда Марии фон унд цу Липперт-Вайлерсхайм и венгерки, эстрадной актрисы Цецилии Питькёш — типичный австро-венгр. Его друзья — итальянец граф Бонифаций Канчиано, венгр, граф Ференц Керекеш… Вне сцены военную разведку империи возглавлял русин Альфред Виктор Редль (его обвинили в шпионаже в пользу России, похоже, в ходе сложной военной дезинформации), а наследник престола Франц Фердинанд фон Хабсбург намеревался провозгласить чехов третьим империеобразующим народом (наряду с немцами и венграми).

В Турции вероисповедные ограничения преодолевались лишь изрядными талантами (или хотя бы деньгами). А в 1915 году крупнейший тогда в империи христианский народ — армяне — был частью истреблён, частью изгнан: надо же свалить на кого-то вину за военные неудачи! Зато мусульманину любая дорога была открыта независимо от того, прикочевали его предки из среднеазиатских степей под предводительством хана Османа или покорены этими кочевниками.

Германия онемечивала поляков, прихваченных в XVIII веке при разделе польско-литовской империи. Но к обитателям своих африканских колоний относилась заметно лучше Англии с Францией вместе взятых. А уж веротерпимость в ней развилась куда раньше, чем в прочей Европе.

В Первой мировой войне разгромлены империи, не придающие особого значения происхождению. Зато победили расистские колониальные империи, возводящие между своими обитателями принципиально непреодолимые барьеры.

Ко Второй мировой расизм в СГА поумерился (в немалой степени благодаря тому, что негры с фронтовым опытом стали готовы и на родине защищаться силой; после новой войны та же причина запустила процесс официальной отмены разделения рас). Зато Германия довела расовое учение виднейших теоретиков француза Жозефа Артюра де Гобино и англичанина Хаустона Стьюарта Чембёрлена до логического завершения — права полноценной расы истреблять неполноценные. Россия, развившая традиционную межнациональную терпимость также до логического завершения, не могла оказаться по одну с Германией сторону линии фронта.

Маятник нетерпимости, в Первой мировой оттянутый до предела, пошёл обратно. Расисты потерпели поражение. Германия капитулировала. Британия и Франция лишились силы для удержания колоний в подчинении.

Сейчас идея равноправия во многих странах (но, по счастью, не в России) переросла в свою противоположность — поддержку людей только за то, что их предки были когда-то угнетены. Похоже, скоро начнётся обратная отмашка маятника. Интересно, кто окажется нашими естественными союзниками в грядущих мировых конфликтах?

Несколько слов о национальности наших революционеров.

«Русские по профессии» любят повторять: русские революции — затея еврейская. Кто поумнее, обвиняет не только евреев, но и всех инородцев — благо в тогдашней России (как и в Советском Союзе) они составляли чуть ли не половину населения, так что есть на кого валить.

Правда, в революционных течениях — как и в стране — большинство составляли русские. Но во многом из-за того, что отдельные — например, северные и среднеазиатские — народы вовсе не втянулись в эти течения. Но доля некоторых «инородцев» — скажем, армян, грузин, евреев, латышей, поляков — в революции настолько выше других, что нуждается в объяснении.

У каждого из этих народов были свои — давно исследованные — причины чувствовать себя в Российской империи не лучшим образом. Но народов, чьи ярчайшие представители если не участвовали в мятежных движениях, то по крайней мере сочувствовали им, очень уж много. Это изобилие заставляет искать общую причину сходства чувств и действий столь разных этносов.

Процессы, охватывающие всё общество, развиваются неторопливо. Первоисточник вопроса — в эпохе Николая Первого Павловича Романова.

Он воцарился вопреки вооружённому сопротивлению революционных дворян — декабристов. И после столь болезненного опыта старался ничего в стране не менять, дабы не дать новый повод для мятежа. Увы, остальной мир менялся независимо от его воли. Да так, что войну 1853–1856 годов Россия проиграла только из-за технического отставания от главных противников — Англии с Францией (хотя с противниками не столь прогрессивными — Турцией и Сардинией — разобралась без труда).

Его сыну Александру Второму пришлось начать сразу множество реформ, назревших ещё десятилетия назад. Понятно, шли они вразнобой, с изрядными заторами, многое менялось на ходу. Все, кто жил при Горбачёве (не говоря уж о Хрущёве), без труда вообразят тогдашние надежды и разочарования.

А уж приостановка ввода новых реформ — ради состыковки всех уже принятых и освоения ранее достигнутых результатов (то же в нынешней России проделал Путин) — вызвала массовое негодование: мол, власть отказывается от собственных завоеваний и намерена вернуться в тёмное прошлое.

Возникло и неформальное общественное просветительское движение. Но власть, погружённая в свои проблемы, не нашла общего языка с поборниками «хождения в народ». К концу 1870-х немалая часть народников учинила охоту на императора и его властную вертикаль. Не помогла даже маленькая победоносная война с Турцией. На фоне внешней победы, даровавшей независимость болгарам и румынам, внутренние беды высветились ярче. И первого (тринадцатого по новому стилю) марта 1881 года императора взорвала народовольческая граната — за несколько часов до намеченного подписания конституции, связывающей все реформы воедино и тем самым дающей выход из всех накопившихся тупиков.

Его сын Александр Третий не вполне понял причину случившейся катастрофы. Он решил вовсе отменить реформы. И кое-что сдвинул назад.

Реформы начались с освобождения крестьян. Но основная часть перемен освобождала инициативу любых граждан. Самые же инициативные — горожане. А в городах империи доля русских была ниже, чем по стране в целом: большинство их были земледельцами.

Раз от реформ больше выиграли инородцы, Александр Третий Александрович решил покончить с этой вопиющей несправедливостью. И ввёл множество ущемлений прав всего нерусского населения страны.

Император не учёл главный принцип империи. В ней каждый народ делает то, что у него — в силу традиций, исторического опыта, места обитания — получается лучше. Разделение труда повышает его эффективность не только на предприятии, но и во всём обществе. Империя как способ организации культуры и экономики прогрессивнее и эффективнее мононационального государства (в европейской традиции таковы обычно королевства). Ограничивая инородцев, император тормозил развитие собственной страны.