Шведского короля постоянно держали в курсе новостей, поступающих из России, но юный возраст и излишняя самонадеянность монарха не давали повода надеяться, что из голубиных депеш и дипломатической почты он сделает правильные выводы. Иное дело — граф Пипер. Премьер-министр хотя и не знал всех обстоятельств прихода Софьи к власти, но с безошибочностью опытного интригана удерживал поводок внимания своего короля вне восточной стороны. В России происходили непонятные процессы, а при условии, что даже обычные явления в этой азиатской стране выходили за рамки европейских стереотипов, то не так давно ставший графом Пипер инстинктом бывшего бюргера пытался держаться подальше от всего непонятного.

Карл же наоборот. Бурлящая в нем кровь потомка викингов заставляла настораживаться; позвоночником он чувствовал исходящую от южного соседа опасность и стремился ее избежать, встретив лицом к лицу. То есть, выражаясь языком полководцев того времени, бить надо было первым. Год назад он так и не дозволил московитам выходить в Финский залив, минуя крепости Нарову и Иван-город. Разрешить этим варварам пользоваться Балтикой означало утрачивание позиций Швеции как морской державы с их основной доктриной господства на море. Софья вроде бы смирилась с отсутствием выхода к «северному средиземному морю», однако шпионы Пипера докладывали, что хитрые московиты все-таки туда проникли, а запрет шведского короля обходили весьма просто: при проходе Наровы поднимался флаг Португалии или Англии.

До поры до времени Карла это устраивало. Боятся — значит уважают. Но недавно в Варшаве его посетил вернувшийся из Парижа барон Гискар и в приватной беседе ознакомил с настроениями французского кабинета и личным недоумением короля Людовика. На вопрос, в чем же выражается недоумение, Гискар мило улыбнулся:

— Ваше величество, мой король никак не может взять в толк, отчего русские корабли добрались уже до Эллады — вы этот факт полностью игнорируете. Русские купцы скоро в Стокгольме будут продавать свой квас, а ваше величество об этом так и не узнает.

Карл отставил бокал с морсом.

— Ну, это вряд ли! — решительно произнес он и крикнул: — Графа Пипера ко мне, живо!

Королевский вопль прокатился по коридорам разноголосыми откликами стражников, и вскоре в королевский кабинет вошел Пипер. С первого взгляда он понял, что, может быть, сегодня он покинет этот грешный мир.

— Я колесую вас, подлец! — неожиданно ласково протянул Карл.

И столько яду было в этой ласке, что премьер-министр невольно содрогнулся. Король же продолжал:

— Я вас четвертую, сдеру с живого кожу, наполню ее конским навозом и в таком виде оставлю лежать в вашем фамильном склепе! Вы осмелились утаить от своего короля добрую половину новостей! Вы по-прежнему считаете меня молодым болваном, способным неосторожным решением погубить свою страну? Вы слишком часто оглядываетесь назад! Признайтесь, граф! Разве вас не убедили победы моей славной армии над врагами отечества? Разве они ничего вам не сказали?

— Разогнать датских сыроваров и польских пьяниц — это еще не подвиг! — буркнул Пипер. — Лишь в последнем бою нам пришлось тяжко...

— Но мы победили! — воскликнул король.

— Если бы не головотяпство Августа, кто знает, чем бы завершилась битва у Рудных гор!

Тут собеседники вспомнили о присутствии французского посла и были вынуждены прекратить прения.

— Вот видите, барон! — развел руками король. — Мои придворные намерены меня опекать неизвестно до каких пор.

Французский посол понимающе кивнул.

— До тех пор, пока ваше величество не прославит себя в действительно трудном деле. Прошу прощения, но отчасти граф Пипер прав: Польша — это не та страна, победой над которой может гордиться по-настоящему великий полководец...

Карл удивленно глянул на него. За целый год его армия как минимум трижды участвовала в крупных сражения и не потерпела ни единого поражения! Да мало кто из ныне живущих может похвастать таким послужным списком! Разве что принц Евгений Савойский и недавно ставший герцогом граф Мальборо. Но Евгению уже тридцать девять, а Мальборо — пятьдесят два! Ему же, Карлу, на прошлой неделе исполнилось всего двадцать!

Пипер тоже подобрался. Он лучше Карла знал цену его победам, равно как понимал ревность французского короля к успехам Софьи Алексеевны. А Карлуша, дурачок, проглотил наживку! Готов прямо сейчас броситься в битву, чтобы доказать собственную гениальность. Связанная войной Франция хотела поиметь Россию руками (ой ли!) Швеции.

Гискар же продолжал плести кружева интриги.

— Вся Европа, ваше величество, рукоплескала вашим победам, отвлекшись от войны за испанский трон. Но, похоже, от этой войны выиграет не только победитель...

— Поясните, любезный барон! — воскликнул король.

— Держава, в войне не участвующая, может воспользоваться этой войной для укрепления собственных позиций. И если вы взглянете на карту, то вам сразу станет ясна нить моих рассуждений.

На рабочем столе Карла и впрямь лежала карта Европы. Ею он пользовался вместо скатерти. Но не будешь ведь признаваться в собственном невежестве! Посему шведский король с неким подобием интереса следил за ловкими перстами Гискара. Тот, памятуя о присутствии Пипера, пытался на ходу импровизировать так, чтобы звучало правдоподобнее.

— Итак, мы видим, что на севере московиты граничат с вашим королевством, на северо-западе — с Лифляндией, на западе — с Польшей и Австрией. Далее к югу, если не брать в расчет правобережную Украину (которая сама не знает, с кем граничит), граница проходит с татарами и, наконец, с турками. Дальнейшую границу с Персией и Курдистаном прослеживать не будем, так как это не входит в наши планы. То, что я вам описал, известно любому из дипломатов самого низкого ранга. Вы, ваше величество, знаете об этом не хуже меня.

Их величество рассматривал карту с точки зрения цветовой гаммы, и больше всего она его привлекала в местах, раскрашенных в голубые цвета: там находились моря. У их величества были непреодолимые трудности с понятием масштаба и меркаторовой системы. Крупномасштабные карты он худо-бедно понимал, когда фланги его пехоты имели размер правильных прямоугольников, а конница стрелкой огибала преграды, заходя в тыл врага. Но при переходе к более мелкому масштабу он начинал путать стороны горизонта и морщить лоб при измерении расстояний с помощью циркуля.

— Мой отец прославил свое имя без помощи математики! — гордо выпячивал губу он. — Ежели мне понадобится что-то сосчитать, я из Ганновера Лейбница выпишу. Или Ньютона из Лондона.

Пораженные генералы обычно замолкали. Но в этот раз Карл не стал демонстрировать свое невежество в области географии, а послушно следил за манипуляциями Гискара. Для француза в принципе не было тайной профанство Карла в точных науках; эта темная сторона личности короля шведов в данном случае была на руку. Но оказавшийся на аудиенции Пипер мог смешать карты и все расстроить. А без упоминания о русских судах на Балтике не стоило и начинать беседу. Поэтому посол менял планы, на ходу играя словами и понятиями, переливал из пустого в порожнее, пока не понял, что Пиперу известна цель его пребывания в Варшаве.

Осознав этот малоприятный факт, он неожиданно успокоился и уверенно ответил на все вопросы по ходу беседы. А вопросы граф Пипер задавать умел.

— Скажите, господин барон, — поинтересовался он первым делом, — а верно ли то, что Анна Стюарт сделала попытку сближения с Софьей Романовой — русской царицей?

Карл глотнул глоток свежего воздуха. Нет, Пипер не заслуживал колесования и четвертования! Он заслуживал мучительной смерти на колу! Знать, что под носом у Швеции происходит сговор недавнего врага с недавним союзником, и молчать! И Гискар, по-видимому, ошарашен этой новостью не менее его, короля. Или его замешательство от недоумения, что в ставке шведского короля знают о переговорах Анны? И впрямь Гискар ошеломлен!

Гискар был не просто ошеломлен. Он был совершенно подавлен. Всю свою игру он построил на неосведомленности молодого шведского льва, но не учел самой малости. Льва обычно окружает стая хитрых шакалов, которые очень тонко нижним отделом позвоночника чувствуют ситуацию и обладают весьма острым нюхом. Только огромный опыт дипломата позволил барону выдержать этот удар. Но какой ценой — пришлось раскрывать карты и говорить практически одну правду, то есть то, что дипломаты не любят делать более всего.