***

Кто знает, куда течет река времени? Сквозь заботы, труды, тревоги наши. Секунды. Часы. Дни…

И был день — 13 декабря 1937 года, и первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Никита Хрущев заканчивал в своем рабочем кабинете на Старой площади просмотр очередного расстрельного списка. Бегло пробежав по нему взглядом (это был в тот день пятый список), он мысленно отметил несколько знакомых фамилий и привычно, как сказал бы Каганович, «подмахнул» пропуск на казнь еще ста двадцати четырем обреченным. За десять рабочих часов он дал согласие на семьсот сорок восемь расстрелов. Прозвучал телефонный звонок, Хрущев снял трубку «кремлевки».

— Никита Сергеевич, здравствуйте, говорит Вышинский.

— День добрый, Андрей Януарьевич.

— Хочу сердечно поблагодарить вас за активную и полезную помощь органам прокуратуры. Некоторым простофилям, близоруко беспечным или — в ущерб революционной законности — чрезмерно щепетильным, удобно занимать — скажем так — нейтральную позицию.

— Кого именно вы имеете в виду? — насторожился Хрущев.

— Я не хотел бы преждевременно называть имена, не в именах дело. Эти люди в конечном счете всегда оказываются в одной компании с врагами народа.

— Двурушники! — воскликнул Хрущев. — Представьте себе, мне один такой (потом оказалось — закордонный наймит, английский шпион) как-то говорит: «Какую чепуху следователи придумали про Генриха Григорьевича Ягоду…»

— Про Бнона Гершоновича Иегуду, — бесстрастно уточнил Вышинский.

— Да, вы правы, — подтвердил Хрущев. И, возбуждаясь и горячась, продолжал: — Цитирую этого двурушника дальше: «Будто он, пользуясь своей дружбой с Горьким, приглашал его к себе на дачу и усаживал у костра. С какой целью? Чтобы писатель простудился и быстренько отправился в мир иной. Надо же придумать такую смехотворную галиматью!»

— Надеюсь, этот пасквилянт получил свое?

— Еще как получил!

— Ослабляли, ослабляли здоровье Алексея Максимовича как только могли — и физически, и морально. Один шумный — на всю Европу! — адюльтер его невестки с тем же Ягодой чего стоил. А доконали создателя «Матери» тривиальным ядом. И сделала это тайная любовница предшественника Ягоды Менжинского эстонская графиня Марина Будберг, «красавицаМура».

— Андрей Януарьевич, я завтра хочу заехать на процесс.

— Знаю, Никита Сергеевич. Мне ваш помощник уже сообщил. Собственно, я и звоню в связи с этим. Хотелось бы посоветоваться. Бухарин состоял на партучете в одной из ваших организаций.

— И что же? — напрягся Хрущев. — И Троцкий, и Рыков, и Каменев, и Радек, и Эйхе… Да мало ли кто еще состоял у нас на учете.

— Сейчас речь конкретно о враге народа Бухарине. Вы были на наших заседаниях. Видели — присутствуют представители Коминтерна, братских партий, буржуазные журналисты. Защита наверняка будет цитировать Ленина: «Бухарчик», «любимец партии». Кроме того, нет ни одного рабочего, который не изучал бы теорию и практику нашего строительства по его книге «Азбука коммунизма». И потом, «Правду» редактировал, троцкистов громил и словом, и делом! Идеолог с большой буквы.

Вышинский чуть помедлил:

— Конечно, с вражеской, оппортунистической точки зрения.

«Psiakrew! — выругался про себя Никита. — Шляхтич окаянный! Когда сам с 1903 по 1920 год щеголял меньшевиком, оппортунистами нас, большевиков, почитай на всех их сборищах клеймил отчаянно! Теперь быстро перекрасился».

Вслух же сказал:

— Змий подколодный, вот он кто — этот Бухарчик. Самое лучшее прокурорское обвинение — раскрытие эволюции предательства.

Последние слова, услышанные им от Сталина (речь тогда шла о Троцком) и особенно ему запомнившиеся своей сочностью и выразительностью, Никита произнес с особым удовольствием.

«А наш лапотный «теоретик» уже слегка поднаторел в большевистском идеологическом краснобайстве, — с удивлением отметил Вышинский. — Ишь ты — за вождем поспевать пытается. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Ну-ну!»

— Тем и опасен, что в любимцы-любимчики пролез. С такими ухо особо востро держать следует. И приговор один — пулю в затылок, — завершил свою секретарскую рекомендацию Хрущев.

— Согласен. — Ответ Вышинского был деловито-одобряющим. — Ваша позиция, непоколебимо-принципиальная, меня вдохновляет. Верно поэт Александр Безыменский написал на днях:

Никита улыбнулся, зарделся — он, разумеется, читал эти стихи в «Известиях». Однако скромно возразил:

— Да я что? А вот про Николая Ивановича справедливо сказано, он маленький, да удаленький, всех злыдней в ежовых рукавицах зажал.

— Надеюсь, те списки, которые фельдъегерем мы сегодня вам направили, успели подписать? — как бы между прочим спросил Вышинский.

— Конечно! — Хрущев нажал кнопку, махнул вошедшему секретарю рукой, указав на списки тех, кто подлежал расстрелу, — мол, чего медлите, отправляйте по назначению, не тормозите ни секунды машину революционного правосудия. — И как их только земля носит, этих мерзавцев.

Закончив разговор, Никита с удовольствием съел несколько бутербродов с ветчиной и осетриной. Прихлебывая чай из любимой кружки — подарок рабочих Дулева, — он достал из стола номер «Известий», перечитал пришедшееся по душе стихотворение. «Вот они, наши пролетарские классики, — вспомнил он свой разговор со Сталиным. — Безыменский, Жаров, Уткин, Багрицкий. Как пишут, чертяки! Аж слезу вышибает…»

А Вышинский смотрел на телефонную трубку, думал злорадно: «Чемпион наш Никита по подписям под расстрельными списками. Всех обошел — и Сталина, и Молотова, и даже Берию. Р-е-е-звый…»

***

Река времени… В нее вливаются равно и радостные, и безрадостные дни. И был день 21 декабря 1938 года. Для всей страны праздник, а для Хрущева и его семьи — «чорний сум». Никита сидел в своем роскошном киевском кабинете и, повернувшись спиной к столу, смотрел на портрет Сталина. Он пытался связаться с Самим по ВЧ, но Поскребышев сказал, что у Хозяина Ворошилов, Шапошников, Тимошенко и Кузнецов. «Срочно вызвал их Иосиф Виссарионович. Как освободится, я вас соединю».

«Конечно, поздравить с днем рождения — первое дело, — думал Никита. — Первое, но не главное. Главное — совсем другое. Ленька, сын от любимой первой жены, от Фроси, Ефросиньюшки, Ефросиньи Ивановны Писаревой, влип в дрянную историю. Сукин сын, паршивец! Связался с бандой — грабители, убийцы, — исчез из дома, пропал на целую неделю. Он и раньше, бывало, пропадал. Но тут… Тут звонок начальника республиканского НКВД: «В КПЗ ваш сынок, Никита Сергеевич. С бандажами снюхался». И в Москву уже, сучий потрох, доложил. Придумал повод, тотчас полетел в столицу, в ножки Хозяину бросился. Он сказал, что разберется. Ленька-Ленька, что же ты наделал?! Видать, зря не лупцевал я тебя в детстве ремнем. Все жалел, ведь с четырех лет без мамки жил — Фрося от тифа в двадцать первом померла. Да, боком ласка вышла».

Яростной трелью взорвался телефон:

— Товарищ Хрущев, соединяю вас с товарищем Сталиным.

— Здравствуйте, товарищ Сталин.

— Здравствуй, Микита. Как дела на Украине?

— Хорошо, товарищ Сталин. От имени миллионов украинских коммунистов, от имени всей золотой Украины поздравляю вас, наш дорогой, наш любимый и мудрый вождь и учитель, с днем рождения. Вам обязаны мы всеми победами в строительстве счастливой социалистической державы, вам желаем…

— Спасибо, Микита, — перебил Сталин. — Всего этого наслушался я сегодня вдоволь. Насчет твоего сына Леонида. Мы тут посоветовались с товарищами и решили… — Наступила тишина, и Хрущев замер, сжал трубку обеими руками так, что пальцы хрустнули. — И решили, — продолжал далекий глуховатый голос, — простить его за молодостью лет.