Но, ох! Как еще далеко и до этих хрестоматийных строк, и до самой «Искры». Она пока существовала лишь в воображении нашей боевой тройки — в моем воображении, в воображении Потресова и Мартова. Да еще существует в виде намеков в переписке.
Это только профанам кажется, что газета — всего-навсего бумага, типографские станки, горластые разносчики или, как в случае с «Искрой», тайные, каждый день рискующие собой распространители. Все, конечно, важно, но главное — это те товарищи, которые в газету пишут. И пишут так, как надо газете. Подобных людей, даже в мое время, когда вся интеллигенция довольно отчетливо умела фиксировать все свои мысли на бумаге, было совсем не так много, как могло показаться. А публицистов, сочетающих страсть и умение мыслить широко с позиций социал-демократии — единицы. Считается, что возможность к этому, то есть к умению писать публицистику, определяется образованием, а также начитанностью, привычкой много и раскованно писать. Это не совсем так. В первую очередь способность такая определяется сердцем. Уж поверьте мне, исписавшему пуды бумаги и прочитавшему тысячи книг. Определяется умением без слюней, реально понимать существующий порядок и недвусмысленно формулировать возможности его поменять. Думать надо уметь в первую очередь и иметь сочувствие к жизни. В общем, и помыслить, конечно, нельзя было начинать газету, да еще общерусскую, покрывающую своим тайным влиянием всю промышленную и пролетарскую Россию, без помощи заграничной группы «Освобождение труда» с ее выдающимися публицистами и опытом.
Вполне естественно, что возраст накладывает отпечаток на манеру думать и интерпретировать события. Мое поколение чуть-чуть по-иному писало, у нас была иная реакция на события, но начинать «Искру» без Плеханова, без Аксельрода, без Засулич, надеясь исключительно только на себя, на наш революционный молодняк, было бы чистым безумием. Конечно, в дальнейшем, как известно, все они стали моими идеологическими противниками — меньшевиками, так же как и Потресов, и Мартов, но какие это были перья! Каким немыслимым авторитетом пользовались в России!
Читатель здесь вправе иронически заметить: один в ногу, а остальные вразброд? Меня не смущает эта тонкая ирония. За моей спиной опыт и осуществление целого ряда моих интеллектуальных проектов. За ними — только более или менее справедливые статьи и место в истории нашего Отечества.
Определенные договоренности о совместном выпуске газеты российскими социал-демократами и группой «Освобождение труда» уже состоялись во время моей первой поездки за границу. Но все это надо было подтвердить, размять почву, заслать «агента», который за рубежом начал бы постоянно работать на мою идею. А в это время как раз в России находилась Вера Ивановна Засулич.
Мужества этой женщине было не занимать. Это вообще был редчайших внутренних свойств человек, чье имя войдет в историю России независимо от любой политической конъюнктуры. Воплощенная справедливость в чистом виде. Ни аристократического прошлого, которое иногда, как в случае с князем Кропоткиным, Лавровым, Герценом, декабристами, довольно ловко драпирует этих протестантов, ни элитарного образования, способного перед человеком поставить серьезные вопросы общественной жизни. Образование, как говаривалось, на медные гроши, сирота из беднейшей дворянской семьи. Она сама в одном из своих мемуарных сочинений писала, и по стечению обстоятельств мне это стало известным: «Считала себя социалисткой с 17 лет… всегда считала за счастье быть с революционерами, всегда готова была на все революционно опасное, и чем опаснее, тем лучше. Поэзия революции быть «в стане погибающих», самопожертвование, личное равнодушие к материальным благам и отвращение к несправедливой погоне за ними среди нетрудящихся классов — вот это все увлекало в революцию… Если было во мне что-нибудь незаурядного, так только одно: неспособность бояться для себя скверных последствий какого-нибудь поступка, равнодушие к своей будущей судьбе».
Здесь она совершенно искренна и права. Воистину, ей до всего есть дело и все ее касается. Даже страдания незнакомого ей политического заключенного, высеченного розгами с тюрьме, о чем я уже рассказывал. Напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть довольно банальную мысль: мемуары пишутся легче, когда твой образ соответствует представлению о тебе окружающих. Вера Ивановна Засулич определенно была новым общественным типом.
В личной библиотеке Плеханова в Женеве стоял том романа Ф. М. Решетникова, который мне тоже как-то удалось перелистать. И я обратил внимание на плехановский отчерк в тексте. Напротив слов героини, молодой девицы, тяготящейся жизнью в доме чиновника-отца, против ее слов: «Я хочу работать, жить своей работой так, чтобы никто не смел упрекнуть меня в том, что я живу за чужой счет», — стояла помета плехановским почерком: «Преинтересная попытка изображения психологии новых людей. Ср. В. И.». Я сразу все понял и расшифровал инициалы: Плеханов сравнивает героиню Решетникова с Верой Ивановной Засулич. И немедленно захлопнул книгу — я случайно увидел предназначенное не для меня.
И вот Вера Ивановна приехала в Россию в декабре 1899 года, приехала нелегально по подложному болгарскому паспорту Велики Дмитриевой и жила на квартире у А. М. Калмыковой. Той самой Калмыковой, со складов которой расходилась моя книга «Развитие капитализма в России». Поистине узок был наш круг. Я же в то время желал только одного — связи с женевскими революционерами, прерванные моим арестом в 1895 году, должны быть во что бы то ни было восстановлены. А почему же тогда по дороге из Уфы в назначенный для гласного надзора Псков не проехать через Петербург? Рискованно, а разве жить в стране царского разбоя не рискованно? Как ветер свободы раздувал ноздри!
На святую душу Веры Ивановны посягнули два неугомонных искусителя: Потресов и я, как мы себя называли — «литературная группа». Третьим фундатором этой группы был Мартов. Для себя, в списке неотложных дел, который я держал в голове, отметил: сделано, и поставил галочку. Я ведь знал и силу своего убеждения, и обязательность Веры Ивановны. Мы все понимали заинтересованность друг в друге. Группа «Освобождение труда» искала выходов своей деятельности на Россию. Мы четверо, у которых были свои счеты с царизмом, понимали, что без помощи старших товарищей не справимся. Ничего, казалось, не предвещало возможных конфликтов. Добрая душа, Вера Ивановна перед вынужденным, так как ее паспорт оказался «выслежен», отъездом в Швейцарию говорила потом Плеханову, что Ульянов не просто марксист-ортодокс, но и «плехановец». Кто бы мог предполагать начало дальнейшего конфликта?
Когда-нибудь серьезные исследователи, такие, например, как супруги Беатрис и Сидней Веббы, создавшие историю английских профсоюзов, напишут значительную и правдивую историю нашей партии, а к написанному обязательно — принцип наглядности! — приложат и карты, на которых пометят все случаи забастовок и рабочих волнений конца XIX и начала XX века. Они обозначат все пункты, в которых существовали социал-демократические организации. Этих ярких, непременно красного цвета точек будет, как я знаю, немало. Прочная база была и у будущей революции, и у будущей «Искры».
Тем не менее, давайте представим себе, как в условиях нелегальщины надо было все эти точки соединить между собой, сшить единство целей и действий. Какие противоречия между конкретными задачами и задачами общими, задачами всего движения надо было преодолеть! Как необходимо было всех остеречь от провокаторов и любителей пустого слова. Появление «Искры» не должно было стать для всех организаций внезапным. Будущая «Искра» нуждалась в агентах, в средствах, в распространителях, в читателях, в корреспондентах. Газета не могла жить без интенсивной обратной связи. Но я еще твердо знал, что если чего-либо на первоначальном этапе не сделаю я, то этого не сделает никто. Если бы кто-нибудь начертил график моих маршрутов по России после того, как я отбыл свою ссылку!
Пять лет назад мы, молодые тогда революционеры, отправляясь в ссылку, еще думали, что ни в коем случае не будем из ссылки бежать, мы предполагали, что на многие годы хватит революционной работы на родине. Мы будем точить царизм медленно, но неуклонно. Но за пять лет многое поменялось, мы приобрели образование и опыт, почувствовали свою силу и моральную правоту, изменилась расстановка сил и появилось некоторое остервенение по отношению к этой неподвижной и медленно меняющейся массе государства. Мы хотели лучшей доли и нашей родине, и нашему народу. Почему одни должны жить за счет других?
