— Милостивый государь, — закричал граф, — знаете ли вы, что говорят нахалам?

— Нет, милостивый государь, но я знаю, чем им отвечают.

— Хорошо, милостивый государь, завтра вы мне дадите отчёт в ваших словах.

— Как вам будет угодно, любезный мой товарищ, — ответил Пиборнь, пожимая плечами. — Если вы находите, что мы ещё недостаточно смешны, будем драться; но вы знайте то, что адвоката легче убить, чем заставить молчать. За сим, моё вам почтение.

На другой день этот разговор, происходивший без свидетелей, был баснею всего города. Ротозеи утверждают, что женщины болтливы; но, по мнению некоторых наблюдателей, они сочинили эту клевету, чтобы распустить славу о своей собственной сдержанности. На деле бывает так, что когда Ротозей доверяет государственную тайну сослуживцу или соседу, то последний считает своим священнейшим и самым неотложным долгом сообщить эту великую тайну своим друзьям и знакомым, настоятельно упрашивая их никому не говорить ни слова, вследствие чего известие в тот же вечер появляется во всех газетах.

Слухи не ограничились подробностями ссоры, возгоревшейся между обоими министрами, К этому прибавляли, что в присутствии короля распря вспыхнула с новою силою; король был принуждён наложить печать молчания на уста своих советников, забывавшихся в его присутствии. Естественным образом публика ожидала официального опровержения, которым подтвердилась бы верность этих слухов; но, ко всеобщему изумлению, в правительственной газете появилось известие, что граф Туш-а-Ту подал в отставку и что кавалер Пиборнь получает новое назначение. Тут мудрецы стали качать головами и заговорили, что приближается светопреставление; честолюбцы забегали по салонам, тунеядцы заболтали, биржевые игроки потеряли головы.

Невозможно было ошибиться. Приблизилась великая политическая смена актёров и декораций.

Выйдя из совета, в котором Туш-а-Ту и Пиборнь взаимно упрекали друг друга в том, что они ведут к бездне короля и монархию, Гиацинт, очень озабоченный, поспешно пригласил к себе на помощь фею дня. Чуть только он её завидел:

— Благодетельница, — закричал он, — спасите меня, спасите мой народ! Составьте нам конституцию.

— Дитя моё, — сказала фея, — это для меня тарабарская грамота. Мы, феи, живём в старомодном мире, наше дело беречь маленьких принцев да выдавать замуж молодых принцесс. Что я смыслю в политике? Я стараюсь только доставить людям побольше счастья.

— Покровительница, если я не найду такую конституцию, которая осчастливит мой народ, я погиб.

— Дитя моё, хочешь, я тебя поведу в царство попугаев, где все говорят, чтоб ничего не сказать? Или в царство гусей, где каждый чванится своим умом? Или в царство чижей, где всякий гордится тем, что он чиж?

— Нет, нет, голубушка, не того мне надо.

— Попробуем как-нибудь иначе, милый. Посмотрим, что бы нам придумать.

Фея отворила окно и позвала ласточку, гонявшуюся за мошками.

— Милая, — спросила она, — счастлива ли ты?

— Да, — весело чирикнула ласточка.

— Почему ты счастлива?

— Потому что свободна, — ответила птичка.

И умчалась вихрем.

Фея ещё раз выглянула из окошка и подозвала пчелу, суетившуюся на ветке жимолости.

— Милая, — спросила она, — счастлива ли ты?

— Да, — прожужжала крошка.

— Почему ты счастлива?

— Потому что работаю с утра до вечера.

— Кто направляет твою работу? — спросил Гиацинт.

— Сама, — ответила пчела, — Всё делаю по-своему, так на что ж мне начальство?

С этими словами она улетела.

— Дай мне руку, — сказала фея Гиацинту.

В одно мгновение они очутились среди полей.

Там было стадо баранов. Пастух спал. Собака сторожила.

— Ты счастлив? — спросила фея у толстого барана, усердно щипавшего траву.

— Как же я буду счастлив? — ответил баран, — Целый Божий день то кусают, то бьют. Завтра будут стричь либо отошлют на бойню. Чтобы быть счастливым, надо самому себе господином быть.

— Однако, — сказал Гиацинт, — ведь вот ты же ешь, жиреешь, спишь?

— Моя такая судьба, — сказал баран, — что меня съедят либо волки, либо люди. Всего умнее об этом не думать.

Он забил голову в траву и стал жевать ещё усерднее, чтобы наверстать потерянное время.

— Дитя моё, — сказала фея, — наше дело как будто подвигается. Быть свободным, работать, быть самому себе господином — это счастье. Ты поставь это у себя в конституции.

— Матушка, — сказал Гиацинт, — свобода доставляет счастье скотам. От людей так дёшево не отделаешься. У них разум есть.

— Значит, — возразила фея, — они со всем своим разумом глупее скотов.

— Матушка, — сказал Гиацинт, — мне бы посоветоваться с каким-нибудь древним мудрецом. Ах! кабы мне Аристотеля повидать!

— Мой кум Аристотель не откажется прийти, — сказала фея, очерчивая в воздухе круги. — Я с ним давно знакома. И шашни его все нам доподлинно известны.

— Матушка, ведь он философ!

— Ничего, что философ, дитя моё. Всё такой же человек. Философы-то иной раз ещё хуже чудят.

Пока она говорила, из земли выходил пар, который постепенно принимал человеческий образ. Гиацинт вдруг увидел перед собою рослого мужчину с приятным лицом, в изящной греческой мантии.

— Здравствуйте, любезная сестра, — сказал философ, целуя руку феи. — Я был за сто миль отсюда, подшучивал над красавцем Платоном. Всё такой же мечтатель! Я услышал ваш призыв и явился. Чем могу служить?

— Любезный кум, вот молодой король просит у вас конституцию для своего народа.

— К чему? — сказал Аристотель. — Коли он всех красивее, всех сильнее, всех учёнее, всех умней и всех искусней, коли он всегда прав, коли он никогда не ошибается — пусть правит один. По этим верным приметам всякий признает его вождём и царём. В противном случае, пусть предоставит своим подданным управляться, как они сами хотят, и пусть не навязывается в руководители тем, кто лучше и умнее его самого.

— Господин Аристотель, — сказал Гиацинт, — задача не так проста, как вы полагаете. Мои подданные хотят, чтобы я их осчастливил, а я не знаю, как за это взяться.

— Они варвары или греки? — спросил философ.

— Ни варвары, ни греки, — ответил король. — Они Ротозеи.

— Юноша, ты меня не понимаешь, — сказал Аристотель, — На свете существуют только две политические расы. Одна призвана повиноваться — это варвары. Другая способна к самоуправлению — это греки, или другими словами, цивилизованные народы.

— Как же их распознают? — спросила фея.

— У варваров, — сказал философ, — повелевает человек, у цивилизованных народов — закон. Первые покорны, как рабы, прихоти господина; вторые повинуются законам, которые сами они установили.

— Увы! — вздохнул Гиацинт, — Я крепко боюсь, чтобы Ротозеи не оказались варварами. Не подлежит сомнению, что они не сами управляют собою, и что у них люди сильнее законов.

— Всякий гражданин у них воин? — спросил Аристотель.

— Нет, есть постоянная армия.

— Это варвары, — сказал философ, — Они назначают своих правителей путём народных выборов и на определённое время?

— Нет, — ответил Гиацинт.

— Дважды варвары, — сказал философ. — Сами судят уголовные дела?

— Нет, — промолвил Гиацинт.

— Трижды варвары, — продолжал философ. — Собираются свободно для занятий общественными делами? Имеют право каждое утро критиковать действия всех своих правителей?

— Не всегда, — сказал Гиацинт.

— Четырежды варвары, — продолжал философ. — Есть общее образование, сглаживающее всякое различие в состоянии и в рождении?

— Нет, — ответил Гиацинт.

— Так из-за чего же ты меня тревожил, юноша? — сказал мудрец, нахмуривая брови. — Управляй наподобие великого царя персидского; веди под посохом твоим это стадо баранов; строй дворцы, веди войны, предавайся всем страстям твоего сердца, но не задумывайся над тем, как управлять людьми: их нет в твоей державе.

С этими словами он исчез, как дым, разнесённый ветром.