Там стали оглядывать друг друга.
— Где барон? — спросил Гиацинт.
— Государь, его отнесли тут поблизости в один дом: он ранен.
Король побежал к своему старому другу; старый друг лежал на вязанке соломы и отдавал приказания, чтобы артиллерия, заехав во фланг неприятелю, довершила победу. У барона был полон рот крови; он шёпотом говорил со своим адъютантом; он был ранен пулею в грудь навылет.
— Любезный генерал, — сказал Гиацинт, — я надеюсь, эта рана не будет иметь никаких серьёзных последствий, и вы скоро будете наслаждаться вашим торжеством.
— Мои счёты покончены, — сказал барон, — меня хватит не надолго. Всё равно; неприятелю задали жару, и Ротозеи не над нами будут потешаться! Государь, займитесь армией; ещё не всё кончено. Прощайте, благодарю вас.
Гиацинт вышел, опустив голову и стараясь скрыть слезу. Барон подозвал солдата.
— Нет ли водки? — спросил он.
— Извольте, ваше превосходительство! — сказал сержант Лафлёр, подавая свою фляжку.
— Спасибо, старик. Заверни меня в плащ и поверни на бок. Сон был хорош, да короток. Прощай.
Это были его последние слова. Он больше не шевельнулся. Через час его не стало.
С церковной колокольни Гиацинт следил за поражением врагов. Оно было полное. Находясь под влиянием панического страха, несчастные больше не защищались. Они бежали, бросая ружья, сабли и ранцы. Батареи были заклёпаны, зарядные ящики опрокинуты, кавалерия неслась во весь опор и давила всё на своём пути. Напрасно офицеры старались остановить обеспамятевшую толпу. Их увлекали, ругали, сбивали с ног. Страх слеп и глух; тысячи людей тонули в реке, спасаясь от врага, который их больше не преследовал.
Так разыгралось знаменитое сражение при Неседаде, которое покрыло позором Остолопов и переполнило радостью сердца Ротозеев.
В тот же вечер один из генералов короля Остолопов привёз Гиацинту письмо следующего содержания:
'Милостивый государь брат мой!
Победа ваша, у меня нет армии. Я прошу приостановки военных действий и мира; вы сами назначите условия; я предаю себя вашему великодушию. Побеждённый, я, по крайней мере, имею одну привилегию, за которую я плачу достаточно дорого, чтобы иметь право пользоваться ею в настоящую минуту. Я восхищаюсь храбростью и дарованиями, которые вы обнаружили сегодня. Я желал бы кончить так, как вы начинаете.
За сим, милостивый государь брат мой, я молю Творца, да хранит вас под святым своим покровом».
Король тотчас же велел прекратить военные действия, а переговоры отложил до завтрашнего дня. Он уже шестнадцать часов был на коне и нуждался в отдыхе. В наименее развалившемся доме ему приготовили постель из нескольких тюфяков, собранных с разных сторон. Он бросился на эту постель разбитый усталостью, с пылающею головой. Перед ним проходило такое множество картин, в нём самом поднималось столько мыслей, что он, не-: смотря на сильнейшее утомление, не мог заснуть. Но не столько слава, сколько мысль о Тамарисе прогоняла его сон. Он думал, что скоро явится перед нею победителем и к ногам своей возлюбленной положит свою шпагу.
В соседней комнате генералы и адъютанты угощали за своим столом гонца от короля Остолопов. В королевских фургонах нашлась подходящая провизия, и собравшаяся военная компания весело попивала, припоминая события пережитого дня. Каждый из собеседников рассказывал свои подвиги, и у каждого выходило так, что именно он один выиграл сражение. Все единодушно осудили излишнюю смелость великого герцога; сказали, что он убит но собственному безрассудству; тем и ограничилось произнесённое ему надгробное слово. Много говорили о бароне Бомбе и о трёхстах офицерах, погибших вместе с ним; интересовались преимущественно вопросами о том, кто будет назначен на места покойников; ещё больше говорено было о производстве и об орденах; но всего усерднее превозносили счастие армии, которой достался на долю молодой и храбрый король, Если с шестнадцати лет он начинает воевать, то нет таких чудес, которых нельзя было бы ожидать в будущем от его гения! Гиацинт уснул при сладостном ропоте этих похвал.
XV. Обратная сторона медали
Во время сна королю привиделось видение, В лучистом сиянии перед ним явилась женщина в белом платье, с жезлом в руке. То была фея дня. Гиацинт узнал свою крёстную мать. Он так долго любовался портретом белой женщины, висевшим в большом салоне дворца! Фея посмотрела на него долгим, внимательным взглядом и прошептала со вздохом:.
«Бедный ребёнок, что бы с тобою было, кабы я о тебе не заботилась?»
И жезлом своим она обвела три круга около своего крестника.
Гиацинт проснулся вдруг на поле сражения, но уже не королём и победителем, а ещё раз в гнусной шкуре собаки. Утром судьба подняла его на такую высоту только затем, чтобы ещё глубже столкнуть его в бездну.
Была ночь; луна освещала равнину, и при её бледном свете тень холмов казалась ещё чернее. Кругом заколдованного короля всё было тихо и мрачно; в отдалении виднелись лагерные огни. Направо и налево, среди убитых лошадей, разбитых лафетов, разбросанных ружей, солдаты, повалившись навзничь, спали вечным сном.
На эти лица, искажённые страданием и яростью, сама смерть не смогла набросить свою печальную безмятежность. Их зубы были стиснуты, губы покрыты пеной, глаза навыкате; они ещё как будто грозили, или роптали, или просили Бога отмстить за их легкомысленно растраченную кровь.
На каких-то часах, вдалеке, медленно пробило двенадцать, тот час, когда мертвецы просыпаются. Гиацинт вздрогнул. Не чувствуя себя способным переносить долее взгляд этих остановившихся глаз, он забился в темноту, чтобы там укрыться.
Там-то и ожидало его ужаснейшее зрелище. Пользуясь темнотою, два мародёра, с потайными фонарями в руках, грабили мертвецов и глумились над смертью. Гиацинт, дрожа всем телом, притаился за опрокинутою пушкою.
— Вот этот женат, — говорил один из воров, — у него кольцо на пальце, только никак не снимешь.
— Отрежь палец, бестолочь, — сказал другой. — Видишь серьги, я их вырвал из ушей у этого солдата. Ведь издохли, так им всё одно.
— Офицер! — заговорил первый. — Будет пожива. У него часы есть.
— Ты поищи. Должен быть кошелёк.
— Да. А вот и портфель с запечатанным письмом.
— Лучше кабы с банковыми билетами, а впрочем, ничего, давай сюда. Посмотрим, что-то он пишет своей душеньке. Позабавимся.
Разбойник развернул письмо и стал читать:
«Добрая моя мать, когда ты получишь это письмо, у тебя уже не будет сына, Предчувствие говорит мне, что меня завтра убьют. Пишу это письмо на всякий случай; надеюсь, что дружеская рука перешлёт его к тебе. Я хочу, чтоб ты знала, что мой последний вздох принадлежал тебе, и что я продолжаю любить тебя за пределами гроба. У меня нет ничего, кроме моей шпаги; я оставляю тебя без средств; я доверяю тебя Господу Богу; он тебя утешит. Я же умираю достойный тебя, верный тому чувству чести, которое ты мне внушила, счастливый тем, что проливаю кровь за величие короля и для спасения отечества.»
— Ну, — сказал другой вор, — долго ты, что ли, будешь жужжать эту чувствительную чепуху? Примемся за работу. Сюда скоро заглянет месяц, нас увидят, и тогда, того и гляди, станут в нас стрелять.
— Да, твоя мать получит это письмо, — сказал мародёр торжественно, — и счастливы те, кто умирает по-твоему.
— Вот, — заворчал его товарищ, — опять ты мелодраму играть начинаешь. Чёрт их возьми, тех людей, что в школе побывали, вечно у них фразы на языке! Постой, тут что-то блеснуло, точно золото. Что бы это было?
Он поднёс фонарь поближе. Испуганная светом лошадь, покрытая великолепным чепраком, вскочила на ноги, заржала и стала лягаться. То был рыжий жеребец великого герцога. У него в брюхе была огромная рана, и он путался ногами в своих окровавленных кишках. Пройдя несколько шагов, он упал, судорожно вытянул ноги и околел.
