— Пропало моё масло! — вскричал Пётр.

Он быстро поднялся по лестнице, работая при этом и руками, и ногами. Какое зрелище представилось глазам его! Маслобойня опрокинута, сливки рэьлитп по полу, и в их потоках барахтаетея боров.

Тут вышел бы из терпения и не такой человек, как Пётр. Он бросился на виновного борова, который с хрюканьем cпасался бегством. К несчастью, хозяин настиг вора и так ловко ударил его втулкой в самое темя, что боров тут же упал мёртвый.

Выдернув своё окровавленное оружие из головы убитого борова, Пётр вспомнил, что не заткнул бочку и что пиво течёт из неё на землю. Он побежал в погреб. К счастью, пиво не текло уже. Правда, зато в бочке не осталось его ни капли.

Надо было снова приниматься за битьё масла или отказаться от удовольствия ожидать обеда. Пётр отправился в молочную и нашёл там столько сливок, что ещё можно было поправить беду. И вот он снова и с ещё большим усердием бьёт масло. Вдруг он вспомнил, хотя уже несколько поздно, что корова до сих пор стоит в хлеву и что сегодня она ещё не кормлена и не поена, хотя солнце стоит уже высоко на небе, Он тотчас же хотел бежать в стойло, но опыт сделал его благоразумнее.

— Ведь здесь ползает по полу мой сынишка, — подумал он, — и если я оставлю маслобойню, то он снова оборотит её.

Он привязал маслобойню себе на спину и отправился качать воду, чтобы напоить корову.

Колодезь был глубок, и ведро опускалось очень, туго, Пётр вышел из терпения и нагнулся, чтобы сильнее потянуть верёвку вниз. Сливки полились из маслобойни, и прежде чем попасть в колодезь, окатили голову бедного хозяина.

— Кончено! — сказал — Пётр, — Значит, масла у нас сегодня не будет. Надо позаботиться хоть о корове. Теперь уже поздно гнать её в поле, но на крыше нашей избы растётславная травка, и корова ничего не потеряет, оставшись дома.

Выгнать корову из хлева и взвести её на крышу было не трудно. Дом был построен в лощине, так что крыша находилась почти в уровень с землёю. Широкая доска сыграла роль лестницы, и корова очутилась на своём воздушном пастбище.

Оставаться на крыше стеречь её Петру не было возможноети. Надо было варить суп и нести его жнецу. Но это был человек осторожный и не хотел доставить своей корове случая переломать кости, а потому он привязал ей вокруг верёвку, свободный конец которой опусил сквозь отверстие трубы и печки в кухню. Сделав это, он вошёл в дом и прикрепил верёвку к своей ноге.

— Теперь, — думал он, — я спокоен. Корова будет есть смирно, и с ней не случится ничего неприятного.

После этого он собрался варить суп: положил в котелок добрый кусок свиного сала, овощей, налил воды, выбил кремнем искру и, вздув огонь, поставил котелок на очаг.

Вдруг, корова, спадает с крыши, и тащит хозяина в трубу головой вниз, ногами вверх. Что произошло бы из всего этого — неизвестно, если бы толстая железная перекладина не задержала Петра в трубе. И вот и хозяин, и корова висят на одной верёвке: она снаружи, он в трубе, оба между небом и землёю, издавая самые отчаянные крики.

Счастье, что хозяйка Петра была нетерпеливее своего мужа.

Напрасно прождавши супа лишних три секунды, она пустилась бежать к дому со всех ног, точно он загорелся. Увидя висящую корову, она схватила серп и перерезала верёвку.

Это было большим счастьем для бедного животного, потому что оно снова почувствовало себя на земле, которая ей гораздо больше по сердцу, чем крыши и верёвки. Для Петра это было также весьма приятным обстоятельством, потому что он не имел странной привычки любоваться небом, показывая ему свои пятки. Но судьба решила, что сегодня ему всё должно удаваться: огонь не загорелся, и вода была холодна, так что Седая Борода вышел из этого испытания с честью, только с расцарапанным лбом, ободранным носом, разодранными щеками.

К счастью, он ничего не сломал, кроме горшка. В кухню вошла жена и, увидя своего пристыжённого окровавленного супруга, сказала ему, подпирая бока обоими кулаками:

— Ну кто же всегда лучше в доме? Я жала, я гребла и осталась такою же, как вчера, А вы, господин повар, пастух, отец семейства, где масло, где боров, где корова, где наш обед? И если наш ребёнок ещё жив, то это, конечно, надо благодарить не вас! Бедный крошка! Что сталось бы с тобою, если бы у тебя не было матери!

Затем она принялась плакать и рыдать. Ей это было необходимо. Ведь чувствительность есть торжество женщины, а слёзы — торжество чувствительности.

Пётр вынес бурю молча и хорошо сделал; безропотность свойственна великим сердцам. Но через несколько дней соседи увидели, что он изменил вывеску и девиз своего дома. Вместо двух соединённых рук, поддерживающих сердце, окруженное синей лентой и вечным пламенем, он нарисовал на фронтоне улей, окружённый пчёлами, и над ним сделал следующую надпись:

В этом только и состояла вся месть его за все невзгоды того дня. Но чёрт от этого не проиграл ничего.

Вот и вся моя история в таком виде, si каком её рассказывают в зимние вечера, чтобы научить уму-разуму молодых норвежек.

— Выбор лёгок, — говорила мне одна милая соседка, недавно сделавшаяся бабушкой; как из осторожности, так и ради добродетели, надо подражать жене Гудбрандта. Вы, мужчины, гораздо смешнее, чем вы думаете. Когда задето ваше самолюбие, ваш эгоизм, то вы любите правду и справедливость, как летучие мыши свет. Счастье этих людей состоит в том, чтобы прощать нас, когда они виноваты сами, и великодушно даровать нам забвение, когда они сами неправы. Самое благоразумное — оставить их доставлять себе это удовольствие и делать вид, что веришь им. Только этим и можно приручить этих прекрасных животных и водить их за нос, как итальянских буйволов.

— Тётушка, — проговорила одна белокурая головка, — да ведь нельзя же всегда молчать. Не уступать, когда говоришь правду, — это право каждого человека.

— И не отступать, когда говоришь неправду, есть удовольствие царей! А кто из женщин отказался от этой царской привилегии? Все-то мы ведь сродни той милой женщине, которая в конце доказательств своей правоты уничтожила мужа презрительным взглядом и сказала ему: «Милостивый государь, я даю вам честное слово, что я права!»

Что же отвечать на это? Разве можно уличать во лжи свою собственную жену? И к чему служит сила, если она не умеет уступать слабости. Бедный муж опустил голову и не сказал ни слова; но молчать не значит сознавать себя побеждённым, и молчание не всегда означает согласие.

— Мне кажется, — сказала одна молодая женщина, недавно вышедшая замуж, — что и выбирать нечего. Если любишь своего мужа, то всё легко. Думать и поступать, как он, ведь это удовольствие!

— Да, дитя моё, в этом и заключается весь секрет семейной жизни, но никто им не пользуется. Пока светит луна медового месяца, всё идёт как по маслу; пока муж предупреждает каждое наше желание, мы так добры, что позволяем ему это, а позже дело идёт уже не совсем так. Чем же удержать тогда свою власть? Молодость и красота проходят, ума недостаточно; иначе которая из женщин не была бы счастлива? Для того, чтобы остаться главою дома, надобно обладать божественнейшей добродетелью: добротой, глухой, слепой, немой и всепрощающей добротой, которая прощает только ради наслаждения прощать. Любить гильно, глубоко, до излишества — для того, чтобы нас любили хоть немного, вот в чём состоит тайна женского счастья и весь смысл истории Гудбрандта.