— Вот какой вздор! — возразил цесаревич и снова завел весело свои рассказы»{558}.[58]
Наконец он все-таки отправился спать, на ночь читал перед открытым окном, затем велел камердинеру затворить окно. В четвертом часу у Константина появились признаки холеры. Болезнь, очевидно, уже дремала в нем — свежий воздух и прохлада накануне вечером довершили дело. Подручные средства не помогли, и к четырем часам вечера болезнь завладела цесаревичем совершенно, у него начались рвота и судороги.
Судя по суматохе и неразберихе, сопровождавшим последние минуты Константина Павловича на земле, никто не ожидал, что развязка наступит так скоро. Какого-то местного знахаря, мещанина Хлебникова, к цесаревичу, естественно, не пустили — как видно, никто не верил не только в его умения, но и в необходимость его усилий. Священнику в этой суете забыли сказать, зачем его зовут, и он не взял с собой Святых Даров — предположить, что счет идет уже на минуты, было невозможно.
15 (27) июня в семь с четвертью вечера цесаревича не стало.
«Мой брат, вы будете очень несчастны, потому что несчастна я, а одно лишь обстоятельство в мире могло сделать меня несчастной.
В четыре часа он заболел, а в восемь вечера!.. О, мой Боже, сжальтесь над нами, наш император, надо мной, над нами… Мой брат, каковы будут ваши приказания относительно его?» — писала княгиня Лович в короткой записке Николаю.
На следующий день тело было забальзамировано, а княгиня Лович обрезала волосы и положила их в гроб под голову своего покойного супруга.
Столь внезапная смерть Константина немедленно повлекла за собой самые разные слухи — в кругах солдатских рассказывали, что цесаревич был отравлен или же сам принял отраву «с полным сознанием, дабы избежать кары за измену отечеству — от царствующего брата своего Н[иколая] П[авловича]»{559}. То же говорили и о скончавшемся пятью днями ранее фельдмаршале Дибиче{560}.
Анекдот
«Говорят, что он [Константин Павлович] имел обыкновение прогуливаться по утрам один, и совершал эти прогулки довольно рано. В одну из таковых прогулок он встретил несколько крытых повозок, из-под брезентов которых слышались стоны. Удивленный, он спросил возниц, которые его не узнали:
— Что вы, ребята, везете?
— Вестимо что, ваше благородие, — холерных. Потому поражены уж очень проказой этой, ну, значит, и велено в яму, известкой залить да и засыпать. В куль да в воду.
— Но ведь они живые?
— Что ж, что живые?! Не впервые, слава Богу, почитай каждинный день так-то возим. На то от доктора и наказ та кой имеем.
И фуры начали было подвигаться дальше, оставив озадаченного “благородие“. Но Константин Павлович подошел к одной из них, поднял брезент и был чрезвычайно поражен видом изнемогающих, кой-как наваленных друг на друга трупов. Это заставило его распорядиться, чтоб фуры отправились обратно в больницу, и проследовать до оной, дабы распоряжение было исполнено в точности.
В больнице он тотчас же потребовал главного доктора Г. Гибетеля и объявил ему следующее:
— Смотрите у меня, чтоб не было холеры — иначе вы будете повешены до ночи!
Хотя это холеры не уменьшило, но все-таки, говорят, прекратило отправку живых холерных в лоно праотцев. Вскоре после этого он и слег в постель с тем, чтобы уже не вставать боле»{561}.
Такую версию смерти предлагал простой народ, уверенный, что великий князь не может умереть как обычный человек, — в приведенном слухе, записанном со слов отставного солдата спустя долгие годы после самих событий, Константин Павлович предстает благородным спасителем несчастных и приносит себя в жертву.
22 июня в Витебск приехал любимый корреспондент и сердечный друг Константина Павловича Федор Петрович Опочинин, через два дня прибыл и граф Курута.
16 июля гроб был вынесен из собора и отправлен в Петербург. 31 июля гроб с телом цесаревича прибыл в Гатчину, где и находился до 13 августа. Дальше погребальное шествие отправилось через Красное Село в столицу — лил проливной дождь, и все церемонии были отменены. К тому же в Петербурге тоже буйствовала холера, цесаревич скончался от той же болезни — считалось, что гроб его может таить заразу, и тело провезли «мимо Царского Села окольною дорогою, а эскадрон лейб-гвардейских казаков, сопровождавший тело цесаревича из Витебска, был по прибытии в Петербург подвергнут очищению по всем строгим правилам карантинного устава»{562}.
14 августа траурная процессия направилась в Петропавловский собор. Было пасмурно, над Петербургом плыли тяжелые облака. «Шествие, начавшееся в 11 часов, продолжалось от Московской заставы до Санкт-Петербургской крепости, по Обуховскому проспекту, Сенной площади, Большой Садовой улице, чрез Царицын луг, Суворовскую площадь и Троицкий мост. Шествие открылось отрядом казаков. За ними ехал церемониймейстер верхом и шла рота Дворянского полка. За сим: Конюшенный офицер Двора его высочества, верхом; лакеи, камер-лакеи и официанты, пешком, по два в ряд. Флаг цесаревича. Верховая лошадь его императорского высочества. Герб Российский. Вотчин его высочества голова. За ним крестьяне, по два в ряд. Чиновники Канцелярии его высочества. Военные генералы; статс-секретари его императорского величества, сенаторы, министры, члены Государственного совета. Эскадрон лейб-гвардии конного полка. Иностранные и российские ордена. Гренадерская рота 2-го кадетского корпуса. Духовная процессия. Печальная колесница, заложенная шестью лошадьми… За печальною колесницею изволил ехать верхом государь император; за императорским величеством генерал и флигель-адъютанты и особы, состоящие в Свите его императорского величества; его королевское высочество герцог Александр Вюртембергский и принц Ольденбургский… Все ближние служители… цесаревича. Гренадерская рота Павловского кадетского корпуса и один эскадрон лейб-гвардии Конного полка»…{563}
…За ними незримо следовали — императрица Екатерина, греческий юноша в тунике и венке из оливковых ветвей, император Александр в легком плаще Александра Македонского, Фридрих Цезаревич Лагарп с томом Локка под мышкой. Князь Таврический Григорий Потемкин с пирамидой корон — албанской, шведской, дакийской — на подушке темно-вишневого бархата. Фельдмаршал Суворов. Епископ сербский с короной сербской на подушке атласной. Лазарь Карно и группа французских эмигрантов с короной французской. Несколько русских солдат и два крестьянина с российской императорской короной. Адам Чарторыйский с короной польской. Великая княгиня Анна Федоровна. Княгиня Елена Любомирская. Княгиня Жанетта Четвертинская. Княгиня Лович…
По всем улицам, по которым двигалась процессия, стояли войска с правой стороны и отдавали честь. «По вступлении колесницы на Троицкий мост произведена была пальба с расположенных по правую сторону моста военных судов».
ЭПИЛОГ.
КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ ЖИВ
Народу с Константином прощаться запретили — всё из тех же санитарных предосторожностей. Гроб с его телом простоял в Петропавловском соборе на катафалке три дня, и только княгиня Лович почти неотступно находилась рядом. 17 августа под гром пушек великий князь Константин, оплаканный узким кругом близких, был наконец погребен в Петропавловской крепости. «Когда гроб опускали в могилу, император, как рассказывают, горько плакал. И в самом деле, удивительная судьба великого князя, оказавшаяся столь роковой и для империи, и для этой несчастной Польши, и для всего общества, вместо того, чтобы вызывать ненависть к виновнику стольких бед, должна пробуждать в душе глубокую и мучительную жалость к тому, кто был скорее несчастным, чем дурным человеком!» — записала в дневнике Долли Фикельмон. Ей вторит другой мемуарист: «Какой грустный конец столь громкой и богатой событиями жизни! Переходить Альпы с Суворовым, вступать в Париж во главе победоносной гвардии, отказаться от славнейшего престола в мире и завершить земное существование в скромном губернском городке! Какие резкие переходы и какое обилие крупных явлений, втиснутых в тесные пределы одной жизни, сравнительно недолгой»{564}.
