ЖЕНИТЬБА
Перевяжем тетрадки в толстых кожаных переплетах бечевой, снесем в архив, пусть историки через 200 лет разбирают детские кляксы. Великие князья окончили курс геометрии, алгебры, географии, истории, порядочно прочитали отрывков из произведений древнеримских и древнегреческих классиков, при этом Константин читал по-гречески свободно. Далее Лагарп надеялся углубить знания великих князей в области мировой истории и завершить курс изучением философии — Кондильяка, Локка, Руссо, Мабли и в особенности Монтескье{104}. Но — какие уж тут уроки!
В конце 1793 года Екатерина поторопилась женить шестнадцатилетнего Александра, чтобы упрочить его позиции в качестве будущего наследника российского престола, а там, глядишь, и короновать. «Сперва его обвенчаю, а потом увенчаю», — говаривала Екатерина в близком кругу{105}. Спустя два года пора было подумать и о Константине, который после женитьбы старшего брата тоже почти оставил учебу, занялся военной службой, сопровождал молодых супругов на балах, завтраках, ужинах и обедах, бегал с ними взапуски на царскосельской полянке… Пора было остановить и его вольную холостяцкую жизнь.
Конечно, некоторая неясность, некий незаданный вопрос в связи с решением императрицы скоропалительно женить Константина присутствует. С Александром Павловичем все ясно — он должен быть готов стать царем в любой миг. Но младшего-то куда торопить? «Греческий проект» давно канул в Лету, Потемкин отошел в вечность, новых корон для великого князя пока не предвиделось, ему не исполнилось и семнадцати — для чего было так спешить? Этот вопрос, как видно, занимал и русское общество.
Слух
«Слухи о несогласии в Петербурге, что великий князь Александр Павлович формально и почти на коленях от наследства отказался и что императрица на него за то гневается и назначает в наследники Константина и для того его и женит. А Александр сделался любимцем цесаревича»{106}.
То, что Александр Павлович не изъявил радости по поводу предлагаемой ему короны и сделал всё, чтобы от «наследства» уклониться, — правда. Но то, что Екатерина так легко отказалась от своего давнего замысла в пользу второго внука, порывистого, шумного, дурно воспитанного и как-то уж слишком похожего на отца, — невероятно. Руководила ли государыней досада, пыталась ли она подспудно продемонстрировать Александру, что рядом с ним брат, также имеющий права на престол? Ведь в екатерининские времена не был отменен закон Петра I, согласно которому самодержец мог назначать своим преемником кого пожелает. Возможно, так оно и было: и Константин должен был пребывать в готовности в случае надобности занять русский престол.
Слухи о новых матримониальных намерениях Екатерины распространились быстро.
Тут же появилась и претендентка. Королевская чета Бурбонов, царствующая в Неаполе, сочла, что неплохо было бы выдать за Константина собственную дочку. Однако королева Неаполитанская Каролина Мария, ведшая с Екатериной переписку, выставила условия: выделить великому князю отдельное княжество и позволить супруге сохранить верность католичеству. Это показалось Екатерине «несообразным», и императрица сочла, что российскому принцу неаполитанская гордячка ни к чему. Скромная немочка, пусть из крошечного королевства, зато помнящая свое место и всегда готовая сменить лютеранство на православие, вновь оказалась гораздо предпочтительнее.
Хлопотать о невесте в Германию отправился генерал Александр Яковлевич Будберг. Два года назад он блестяще справился с ролью свахи и привез невесту Александру. Теперь Екатерина попросила его подыскать новую красавицу. Будберг нашел сразу двух — это были родные сестры, принцессы Саксен-Заальфельдкобургские. Их мать, герцогиня Кобургская, через Будберга испросила у Екатерины позволение привезти и старшую дочь, Софию, — не для того, чтобы та конкурировала с сестрами, но лишь чтобы повергнуться к стопам «ее императорского величества»{107}. Понятно: любящей матери хотелось, чтобы и старшая дочь побывала в России и посетила блестящий императорский дворец и балы. Екатерина дала согласие и на приезд третьей дочери.
6 (17) октября 1795 года София, Антуанетта и Юлия вместе с матерью, герцогиней Августой, прибыли в Петербург. Константин трепетал. Муштровать 15 несчастных, кричать и бить в зубы майора, передразнивать самых неловких солдат, присутствовать с отцом на учениях гатчинского войска, рисовать эскизы военной формы — одно. Но общение с немецкой принцессой… Учебная программа Екатерины уроков по обхождению с дамами не предусматривала, обращению с молодыми девицами Константин был не обучен. Конечно, и он танцевал на детских, а потом и взрослых балах, и у него случались мимолетные увлечения. Молодые приятели не раз подговаривали его познакомиться потеснее с известными при дворе ветреницами — великий князь от подобных предложений только шарахался. К брачному алтарю подходил грубоватый, избалованный, не привыкший терпеть ни малейшего противоречия, но чистый сердцем юноша.
* * *
Три немецкие принцессы с матерью насмешили русский двор своими старомодными нарядами и скованностью манер — Екатерина сейчас же отправила им корзины с шелком и модисток.
Константину все три девушки поначалу показались до того чужими, до того немецкими, что он не смог выбрать никого{108}. Шли дни, а великий князь всё мялся и не решался ни на что. Через две недели колебаний на жениха начали давить, воспламенять его воображение, и, поняв, что деваться некуда, Константин указал на самую младшую — Юлию. Она держалась всех естественнее, была хорошо сложена и отличалась какой-то особой нежностью и милостью лица. Ей было 14 лет{109}, в ней жила еще девочка, смешливая, непосредственная, благовоспитанная. С первых же дней пребывания в Зимнем дворце Юлия нашла себе подружку, великую княгиню Елизавету Алексеевну, жену великого князя Александра Павловича. Началось близкое знакомство так: Юлия подошла к великой княгине и, дернув ее за кончик ушка, прошептала: «Душка». Девочки быстро нашли общий язык — обе немки, обе оторваны от дома, обе при великих князьях — очевидно, что Юлии во многом предстояло разделить участь Елизаветы Алексеевны.
Константин стеснялся, робел, краснел. С вроде бы приглянувшейся принцессой поначалу избегал говорить вовсе. Но постепенно раскрепостился, начал шутить, показывал гостьям Эрмитаж и его редкости, обнаруживал достаточную образованность (да здравствует Лагарп!) и даже обходительность. Герцогиня Кобургская, мать Юлии, была в совершеннейшем восторге, будущий зять нравился ей практически без оговорок: пленяли его прямодушие, искренность, живость… Свои впечатления герцогиня описывала в письмах мужу.
«Константину на вид кажется не менее 23 лет, и видно, что он еще вырастет. У него широкое, круглое лицо; и если бы не курносый нос его, он был бы очень красив; у него большие голубые глаза, в которых много огня и ума; ресницы и брови почти совсем черные; небольшой рот и губы совсем пунцовые; очень приятная улыбка, прекрасные зубы и свежий цвет лица. У обоих братьев такие здоровые лица, такое крепкое, мускулистое телосложение, что они резко отличаются от всех придворных кавалеров; в ясном взгляде их видна чистая кровь и душа неиспорченная. Константин, кажется, воин и душою, и телом, со всею военной ловкостью… Александр замечательно красив, высокого роста, но грациозность не мешает мужественному его виду, и выражение лица у него гораздо прелестнее, чем у брата, хотя у них общий air de famille[7]. У Константина более блеску в глазах и глаза красивее, но у Александра черты лица совершенно правильные; у него придворные располагающие манеры: и он разговорчивее брата в обществе. Жаль только, что при этой необыкновенной любезности есть какая-то лень и вялость в его манере… Братья чрезвычайно привязаны друг к другу и постоянно вместе. Константин имеет больше характера и от того владеет совершенно старшим братом, что не мешает однако же взаимному их доверию»{110}, — писала герцогиня 20 октября 1795 года.