В 1774 году война с турками завершилась русской победой и Кючук-Кайнарджийским миром, но освобождения Царьграда это не приблизило. Лишь после рождения внука Екатерина пожелала вспомнить о потемкинском предложении и увлечься им. И все воскликнули: «Константин!» Никакого третьего Рима, возвращаемся во второй, сажаем туда любимого внука, делаем его владыкой обновленной христианской империи, и пусть себе правит.

В 1779 году Потемкин дал в честь рождения Константина Павловича чудесный праздник с маскарадом, балетом, фейерверком и иллюминацией, завершившийся ужином в горной пещере, одетой «миртовыми и лавровыми деревьями, меж коими вились розы»^{27}. Во время ужина слух императрицы Екатерины и ее приближенных услаждали шум сбегавшего с горы потока, а также хор певцов, исполнявший на греческом языке оду императрице и ее «блистающему красотой» второму внуку.

В кормилицы Константину взяли гречанку: пусть с молоком всасывает любовь к своему новому народу. Звали кормилицу правильно — Еленой; не кровная, так хоть молочная мать великого князя носила то же имя, что и мать первого, равно как и последнего византийского императора — Константин XI был тоже рожден Еленой. В попечители великому князю назначили грека и одописца Георгия Балдани, камердинером со временем стал тоже грек, Дмитрий Курута. С годами Курута превратится в ближайшего товарища и поверенного Константина и будет служить ему с преданностью раба. Когда нужно было, чтобы другие не поняли, великий князь говорил с Куру-той по-гречески, а в конце писем великому князю Курута неизменно выводил два-три слова на родном языке^{28}.

В честь рождения Константина выковали памятную медаль — на лицевой стороне профиль императрицы, в короне и лавровом венке, на оборотной — три сестры: Вера, Надежда и Любовь с младенцем на руках. Он, глупыш, тянет ручки навстречу зрителям. Не понимает пока своего счастья — сзади плещется Черное море и ясно различим константинопольский собор Святой Софии. Круговая надпись на медали не оставляла сомнений в том, кого же тетешкает Любовь: «Великий кн. Константин Павлович родился в Царском Селе апреля 27-го дня 1779 года». Медаль была, что называется, памятной, в честь свершившегося события; еще две были приготовлены на случай грядущей победы России над Портой. И снова — на одной стороне государыня, «заступница верным», на другой — пожар! Морские волны бьются о древние царьградские стены, мечеть обваливается на глазах, а над всей этой разрухой сияет крест. По кругу вьется надпись: «Потщитеся и низринется». Внизу назван и адресат обращения: «Поборнику Православия»^{29}.

Свои заказы получили и живописцы. Английский художник Ричард Бромптон написал двойной портрет: великих князей Александра и Константина. Юный Александр Павлович (названный, как известно, в честь Александра Невского, но с прицелом на славу Александра Македонского) мечом рассекал гордиев узел. На плечах брата, Константина, алела порфира византийских кесарей, в руке мальчик сжимал древко знамени, напоминающего «лабарум» Константина Великого. «Лабарум» венчался крестом, сиявшим как раз над головой юного Константина Павловича, — еще одно приветствие живописца мифологическому предку великого князя. Императрица необычайно ценила эту картину и заказала с нее несколько копий в миниатюре. Бромптон написал и другой портрет Константина, на котором он, почти младенец, был изображен греческим богом — Аполлоном.

Живописцам вторили поэты:

Конечно, первые российские стихотворцы обратились к античной мифологии задолго до эллинофильских жестов Екатерины, еще в петровскую и елизаветинскую эпохи, однако теперь расхожий прием обретал новый смысл. Античный антураж в стихах, посвященных великому князю, указывал: однажды культура древних греков станет для Константина Павловича своей. Вместе с тем в некоторых одах, посвященных Константину, языческая пестрота отступала прочь — жестокие бореи смолкали, сладостные зефиры делались недвижны, задумчивые наяды отправлялись на дно. Над «константиновскими» стихами поднималось зарево христианской веры, в них звучала тяжелая поступь пророчества.

Великому князю исполнился уже год. Императрица и князь Григорий Александрович Потемкин готовились к встрече с австрийским императором Иосифом II, также заинтересованным в разделе Порты и в случае войны готовым оказать русским военную помощь. Император должен был прибыть инкогнито в Могилев в мае 1780 года и обсудить с Екатериной дальнейшие планы, касающиеся Порты. Потемкин активно занимался строительством Черноморского флота и готовился к взятию Крыма. И поэты пророчили все смелее.

Анонимный сочинитель примеряет на себя новую поэтическую маску — не светского, преданного государыне и государству подданного — что обычно для автора оды, — но всевидящего пророка («Пророчество мое, вселенная, внемли!»), устами которого говорит Вседержитель. О чем же он пророчил? О хорошо знакомом: «покровом» греков будет Константин.

Сакральный текст пророчества, в отличие от светской оды, прописывал Константина в духовной истории человечества; не случайно в 1789 году было реанимировано сразу несколько «предречений» о падении Турецкой империи. В самом любопытном из них речь шла о некоем чудном муже, который станет во главе освободительной войны. Это вполне апокрифическое пророчество будто бы было высечено на крышке гроба Константина Великого и принадлежало императору Льву Мудрому. Пророчество было зашифровано: оно состояло из одних согласных букв на греческом языке. Расшифровал его — естественно, только в XV веке, то есть тогда, когда оно, очевидно, и появилось, — патриарх Геннадий Схоларий (хотя и в этом многие историки сомневались)^{32}. Вариант расшифровки, предложенный патриархом, стал общепринятым. Предсказание было впервые опубликовано в 1631 году в Венеции, а на церковнославянский язык переведено в середине XVII века архиепископом Гавриилом^{33}. В русском переводе оно выглядело так:

«В первый Индикт, Царство Измаила, зовомаго Масмефа, долженствует победить род Палеологов, седмихолмие разорить, в Константинополе воцариться; премногими обладает народами, и все опустошит острова даже до Евксинскаго Понта, разорив и самых ближних соседей… В десятый Индикт Дал матов победит и малое время пребудет без брани; посем с Далматами паки воздвигнет великую войну, и часть некая сокрушится; многие народы, совокупясь с Западными, соберут ополчение на море и суше и Измаила победят. Наследие его поцарствует весьма мало. Русский же народ, соединясь со всеми языками, желающими мстить Измаилу, его победят вторично; седмихолмие возмут со всеми его принадлежностями. В сие время междусобную воставят битву даже до девятаго часа; тогда глас возопиет трижды; станите, станите со страхом! бегите скорее, в десных странах обрящете мужа знаменитаго, чуднаго и мужественнаго; его имейте Владыкою; друг бо мой есть, и взявши его волю мою исполняйте»^{34}.