Великая княгиня поселилась в старинном замке Шатле де ля Буасьер в Женеве — в той самой стране, в которой Константин мечтал когда-то прожить с ней «целые месяцы». Здесь у нее родилось двое внебрачных детей: отцом сына Эдуарда, появившегося на свет 28 октября 1808 года, стал мелкий французский дворянин Жюль де Сенье; дочь Луиза Хильда Агнесса д'Обер была рождена в 1812 году от Рудольфа Абрахама де Шиферли, швейцарского профессора и хирурга. Девочку официально удочерил французский беженец Жан Франсуа Жозеф д'Обер, она умерла совсем рано — в 1837 году. В 1814 году Анна Федоровна приобрела неподалеку от Берна большое поместье. Живописный парк, окружавший замок, так поразил великую княгиню своей красотой, что она дала замку имя — Эльфенау («луг эльфов»). Эльфенау стал местом собраний иностранных дипломатов; русские путешественники, среди которых были и Жуковский, и Чаадаев, и Александр Тургенев, также считали долгом засвидетельствовать великой княгине свое почтение, находя в ней и привлекательность, и живой ум.

Константин Павлович об отъезде супруги сожалел. Он бы не возражал, живи она неподалеку, пусть даже в том же доме, присутствие ее не нарушало его привычек. Он готов был временами с нею видеться, выезжать — но лишаться жены совершенно было как-то обидно. Дважды он посещал великую княгиню в Швейцарии, просил вернуться; она, разумеется, не захотела. В 1838 году Анна Федоровна вновь переехала из-под Берна в Женеву и прожила здесь до самой смерти, последовавшей в 1860 году. Великая княгиня искренне желала, чтобы мир забыл о том, чьей супругой она когда-то являлась: когда в 1843 году в Швейцарии проходила перепись населения, Анна Федоровна назвалась графиней фон Ронау, протестанткой и вдовой. Но биография ее была хорошо известна, и чиновник приписал на опросном листе: «Grossfurstin Konstantin» — «великая княгиня Константин»^{180}. Анна Федоровна умерла глубокой, но бодрой старушкой, оплакиваемая десятками бедняков кантона, о которых она трогательно заботилась до конца своих дней.

Только пять лет своей долгой жизни Анна Федоровна провела в России, но ее здесь отнюдь не забыли. В 1808 году в среде скопцов появилась самозванка, выдававшая себя за супругу Константина, великую княгиню Анну, а заодно и за Богородицу. Скопцы ей охотно верили. При ближайшем рассмотрении самозванка оказалась купчихой из города Лебедяни, Ириной Николаевной Голевой. Свою духовную карьеру Голева закончила в 1831 году, в остроге.

Анна Федоровна оставила след и в русской культуре — в начале XIX века в России охотно пели романс «Звук унылый форто-пьяно». Особую притягательность песне придавал аромат запретности, про романс шепотом передавали, что сочинен он был «знаменитой особой» — именно такая пометка стояла под песней в сборнике 1818 года. Как доказывает фольклорист Н.Е. Онучков, под знаменитой особой подразумевалась сама Анна Федоровна, горько жалующаяся на свою несчастную судьбу и неверного супруга.

Как видим, Анна Федоровна предстает здесь образцом супружеской чистоты — она-то в отличие от мужа сохраняет «святость слов» — очевидно, слов «клятвы» верности, даваемой супругами друг другу.

Романс перепечатывался в разных песенниках 27 раз, что свидетельствует о его бурной популярности. Не раз поминается он и в литературных произведениях — от «Пошехонской старины» Салтыкова-Щедрина до повести Тараса Шевченко «Несчастный»; позднее авторы исторических романов (Дмитрий Мережковский, Марк Алданов, Юрий Тынянов) использовали его как выразительную виньетку, представляющую эпоху.

Вероятно, не одна мелодия и слова, но и красивая легенда привлекала исполнителей и слушателей. Невинное страдание всегда вызывало в русском сердце умиление, тем более что в одном из вариантов романса вместо довольно смутного «хотя и рано» стояло гораздо более ясное «люблю тирана», возможно, элиминированное как слишком опасное. Понятно, что немка, учившая русский всего несколько лет, вряд ли могла сочинить такие складные и грамотные стихи. Истинный автор слов остался неизвестен; как предполагает Онучков, это вполне мог быть кто-то из близкого окружения Анны Федоровны, сочинивший романс специально под конкретную ситуацию. Если версия с автором из близкого круга верна, не следует исключать и того, что сама великая княгиня действительно могла напевать его в минуты печали.

Вместе с тем к моменту первой публикации песни в 1818 году Анны Федоровны уже 17 лет как не было в России, так что либо песня до этого жила в устном виде, либо была сочинена уже после отъезда великой княгини и сочинитель не имел к супруге Константина ни малейшего отношения. Занятно, что вторую часть романса — молитвенное обращение к Всевышнему — раскольники пели наряду с псалмами.

Интерес к Анне Федоровне проявился однажды и в православной духовной среде. В июле 1852 года в Усманский женский монастырь Тамбовской губернии вкатилась большая тяжелая карета. В карете сидела опрятная семидесятилетняя старушка, с которой ехал, между прочим, и серый говорящий попугай в клетке. «Жила приезжая в монастыре совершенно уединенно, скромно, тихо, никуда не показывалась, даже в церковь ходила только по большим праздникам; работала, молилась дома, очень успешно лечила всех, монашкам тонко предсказывала будущее. Обладала приятной наружностью, изящными манерами, была чрезвычайно чистоплотна, говорила совершенно правильно по-русски, с еле заметным немецким акцентом; по-немецки изъяснялась прекрасно. По ее собственным словам, она странствовала 13 лет пешком, 8 лет была в Иркутском монастыре, которым управляла, полгода была в Мариинской больнице (в Петербурге), в схиму была пострижена в Старом Иерусалиме. В схимнической одежде никогда не ходила, только всегда в белом апостольнике, и, по-видимому, носила вериги… Про себя она говорила разно, по-видимому, нарочно путая: “Я господская, вольноотпущенная”. Другим говорила: “Я арестантка”. Третьим: “Муж мой печник, печи делает и не служит”. Некоторые монахини от нее слыхали: “Муж мой знаменитого роду, и я тоже не простая. После венца просила мужа дать мне три дня покоя, муж не согласился, и я ушла от мужа в самый день свадьбы и долго должна была скрываться от его преследования. Семь дней пробыла на необитаемом острове, с которого взял меня английский пароход и отвез в Иерусалим, там я жила семь лет, вернулась в Россию с волчьим билетом и живу по монастырям…” Белье у ней было тонкое, полотняное, с царскими гербами. После ее смерти остался между прочим имуществом золотой наперсный крест с надписью: “Царевна Анна”»^{182}.

В жадной до таинственных превращений духовной среде все эти загадочные детали были истолкованы без труда: в старице сейчас же разглядели великую княгиню Анну Федоровну. Любопытным образом преломляются в легенде и сложные отношения Анны Федоровны с супругом, вызывающие в памяти ключевые эпизоды из жития Алексия, человека Божия, — побег после свадьбы, преследования, безвестность…