Рубинштейн. Брависсимо! Великий Рахманинов!

Там и здесь в зрительном зале поднимаются люди и приветствуют Рахманинова криками. Почтительный шепот разносится по залу: «Горовиц!..», «Томас Манн!», «Чарли Чаплин!», «Теодор Драйзер!..» И, как всегда, человеческое стадо идет за вожаками. Овация разливается сверху вниз. Неистовствует весь зал. В ближней к эстраде ложе поднимается пожилой человек с усами и подусниками. На нем генеральский мундир царской армии со всеми-регалиями и царскими орденами.

Генерал (зычным голосом). Слава!

И присутствующие в зале бывшие офицеры белой армии поднимают руки над головой и хлопают. В зале раздаются крики на русском языке: «Слава!», «Спасибо!»

По реке мимо гигантской надписи «ЗДЕСЬ ВСТАЛИ НАСМЕРТЬ ГВАРДЕЙЦЫ РОДИМЦЕВА» маленький задышливый катерок тянет тяжелую баржу. На борту катерка двое — капитан и его помощник. Капитан молод, один глаз закрыт черной повязкой, на кителе — орден Красной Звезды. Помощник — наш старый знакомый Иван.

Капитан. Неужели проскочим?

И, словно в ответ, возле самого катера разрывается снаряд.

Капитан. Началось.

Иван. Держись, Юра!

Новый разрыв. Катер подпрыгивает и обрывает буксирный трос. Следующий снаряд попадает прямо в баржу, начиненную боеприпасами. Теперь начинают рваться снаряды на барже. Осколки, куски дерева, обрывки железа свистят над головами капитана и Ивана. И вот вся баржа взлетает в воздух. Взрывная волна раскалывает катер пополам. Суденышко встает на дыбы. Иван, ухватившись за поручень, видит, как водой смывает за борт капитана с разрубленной головой. Следующий взрыв выбрасывает Ивана в воду. Он хватается за обгоревший кусок дерева и плывет к берегу. Артиллерийский обстрел продолжается.

Иван выкарабкивается из воды, в одном сапоге, стаскивает набухший ватник. По берегу, пригибаясь между разрывов, бегут два солдата.

Иван (солдатам). Ребята, как мне в штаб попасть?

Солдат (пробегая). Штаб только что разбомбило. Прямое попадание.

Солдат приседает, потому что очередной снаряд со свистом разрывается на обрыве.

Мокрый Иван, в одном сапоге, перебирается через тела убитых, подползает к пулеметчику. Пулеметчик в остервенении сжимает рукоятки пулемета. Оглушительно звучат пулеметные очереди.

Пулеметчик видит Ивана, его ошалевший взгляд становится осмысленным.

Пулеметчик. Ты чего здесь, дед?

Иван. Командира ищу. Помочь надо?

Пулеметчик. Иди отсюда! Какого на хрен командира? (Кивает на раненого помощника.) Вон помоги Петьке!

На дне окопа в странной позе свернулся калачиком солдат. У него тяжелое ранение в живот.

Пулеметчик. Погоди, подай мне еще ящик зарядов.

Иван хватает тяжелый ящик с патронами, волоком тащит его через тела убитых…

У засохшего куста сирени стоит садовник и разговаривает с Рахманиновым.

Рахманинов (сокрушенно). Неужели мы все-таки поранили корни?

Садовник. Мистер, я сорок лет работаю садовником. Сирень в Лос-Анджелесе не цветет.

Рахманинов. Да… А я ведь загадал, что зацветет…

Садовник. Мистер, сирень в Лос-Анджелесе не цветет. Можно, я посажу здесь куст жасмина? Сейчас хороший сезон — весна. Через месяц жасмин будет пахнуть как в раю.

Рахманинов (кивая). Сажай жасмин.

Наталья и Рахманинов обедают.

Наталья. Ты слушал сегодня радио?

Рахманинов кивает.

Наталья. Что на фронте?

Рахманинов. Сталинград еще держится.

За окном раздается стук топора.

Наталья. Что это? (Подходит к окну.) Что он делает? Сережа!

Рахманинов (не поднимая головы). Я разрешил, Наташенька. Не прижилась наша ивановская сирень на американской земле.

Наталья возвращается к столу. Оба молча едят, не глядя друг на друга. За окном продолжается стук топора.

Садовник тащит срубленный куст сирени по газону мимо пышно расцветающих роз, мимо бассейна и сваливает его в тенистом влажном овражке на кучу мусора.

Рахманинов рассматривает себя в зеркале. Одна щека его намылена, вторая уже выбрита. Он трогает свои тяжело набухшие мешки под глазами, поворачивается боком к зеркалу, разглядывает небольшую опухоль на шее, тоже трогает ее пальцем. Внимание его привлекает что-то в умывальнике. Он наклоняется.

Крупно. Бойкий паучок безуспешно пытается выкарабкаться из раковины, и каждый раз, когда он уже почти на краю ее, он соскальзывает по белому фарфору вниз и снова возобновляет отчаянные попытки спастись. Рахманинов смотрит на паучка, качает головой с улыбкой. Рука Рахманинова наклоняется к паучку. Он протягивает ему указательный палец и, вытащив его из раковины, подносит к раскрытому окну.

Крупно. Паучок с пальца переползает на зеленый лист жасмина, растущего за окном.

Неожиданно до Рахманинова доносится женское пение — русская колыбельная. Рахманинов прислушивается. Голос смолкает. Он снова принимается бриться, и опять тот же голос раздается за его спиной. Рахманинов поворачивается и резко открывает дверь из ванной. Залитая солнцем комната, коридор, никого нет. Рахманинов оглядывается.

Рахманинов. Наташа! Васильевна!

Никто не отвечает. Странная тишина, даже птицы перестали петь. Яркий солнечный свет ослепительно сияет. Рахманинов возвращается к зеркалу. Тревога наполняет его душу. Он заканчивает бритье, берет салфетку, чтобы вытереть лицо, и опять тот же женский голос запевает колыбельную. Рука Рахманинова замирает на полужесте. Он опускает глаза, вслушивается.

Женский голос.

Рахманинов поднимает глаза к зеркалу. В отражении зеркала сквозь дверной проем в обжигающем солнечном луче сидит Марина — такая, какой он запомнил ее в то счастливое лето 1913 года. На руках у Марины четырехлетняя Таня. Рахманинов с полуоткрытым ртом не может оторвать глаз от зеркала, от отражения Марины, по-матерински склонившейся над его ребенком, от каштанового пучка ее волос и этого изгиба полной шеи, переходящей в округлое плечо. Боясь потревожить видение, Рахманинов поворачивается, подходит к двери. Образ не исчезает.

Марина (поет).

Рахманинов (хрипло). Марина!

Марина перестает петь, поднимает на него ясные лучистые глаза.

Рахманинов. Разве ты здесь?

Марина. Я здесь тоже. Я везде.

Рахманинов. Как хорошо, что я вижу тебя! Мне так много хотелось тебе сказать! Я никогда не решался, я боялся, я всегда боялся…

Марина подносит палец к губам.

Марина. Тс-с… Танюшку разбудите.

Рахманинов (переходя на шепот). Тогда я понимаю, это не ты здесь, это я там… в Ивановке.

Он оглядывается и вместо калифорнийского дома видит себя и Марину с Танечкой на коленях в залитом солнцем доме в Ивановке. Та же мебель, что и сорок лет назад.

Рахманинов. Боже мой, неужели ничего не изменилось? Неужели все это был сон? Вся жизнь… страшный сон.