– Я помню все, что читал в школе, – сказал он, – от Лонгфелло и Вордсворта до Ронсара и Франсуа Вийона. Вийон – вот парень, который мне по душе. – Он пустился декламировать знакомые строки, и, судя по произношению, французский он знал не только по учебникам. – Самые великие поэты – это китайцы, – говорил он. – Через мелочи они открывают нам величие мира. Они прежде всего философы и только потом поэты. Свою поэзию они проживали сердцем, а нам, кроме смерти и опустошенности, воспевать нечего. Не сочинять же стихи об автомобилях и телефонных будках? В поэзии должно биться неразбитое сердце. Вы должны верить во что-то. А ценности, которые нас учили уважать в детстве, рассыпались в прах. Мы более не люди, а автоматы. Нам не доставляет удовольствия даже убийство. Последняя война убила в нас инстинктивность. Мы не взаимодействуем с жизнью, мы на нее реагируем. Наши поэты смахивают на потерянный легион разбитых наголову архангелов. Мы болтаемся в хаосе, а наши вожди, слепые, как летучие мыши, вопят ослами. Вы же не назовете мистера Рузвельта великим вождем, правда? Не назовете, если знаете нашу историю. Вождь должен обладать великим ви́дением, поднимать свой народ из болота на мощных крыльях, пробуждать их от ступора, в котором они пребывают. Вы не продвинете далеко дело свободы и человечества, ведя бедных мечтателей на бойню. Да и о чем он вечно стенает? Разве это Создатель назначил его Спасителем Человечества? Когда я отправился за океан сражаться за демократию, я был всего только юношей. У меня не было ни великих амбиций, ни желания кого-либо убивать. Меня воспитали в вере, что кровопролитие – это преступление против Бога и человека. Ну так что ж, я вел себя так, как мне велели, – как подобает хорошему солдату. И убивал каждого мерзавца, который пытался убить меня. А что еще мне оставалось делать? Конечно, не все сводилось к убийству. Иногда выпадали хорошие моменты – я никогда бы раньше не подумал, что и они могут радовать. Фактически все на войне было не так, как я представлял себе заранее. Вы знаете, каких негодяев из нас там делают? Да нас бы мать родная не узнала, если бы видела, какого рода удовольствиям мы там предавались – или как ползали в грязи и втыкали штыки в людей, которые не сделали нам ничего плохого. Говорю вам, это было так отвратительно, что я сам не знал, в кого там превратился. Я стал просто номером на коммутаторе, зажигавшимся каждый раз, когда приходил приказ сделать одно, другое или третье. Меня нельзя было назвать человеком – во мне и вправду не осталось ничего человеческого. И я не был животным, потому что, будь я животным, я бы поостерегся влипнуть в такую кровавую кашу. Животные убивают друг друга, только когда они голодны. Мы убиваем, потому что боимся собственной тени, боимся, что, обратившись к здравому смыслу, нам пришлось бы признать все наши гордые принципы ложными. Сейчас у меня нет никаких принципов – я изгой. Мне лишь одно нужно – вылакать изрядную норму спиртного, чтобы забыть, на что похожа настоящая жизнь. А ведь никто не договаривался, чтобы все было устроено именно так. Меня не убедить, что я убивал всех немцев, чтобы довести дело до подобного кошмара. Нет, господа командиры, я отказываюсь принимать в этом участие. Я умываю руки. Плевать я на все хотел. Наверное, я говорю, как плохой гражданин. Так я и есть плохой гражданин. Что из этого! Вы что же, полагаете, что, если я попрошу у вас дубинку и винтовку, чтобы снова начать убийство, это сделает из меня хорошего гражданина, пригодного, чтобы голосовать за демократов? И наверное, если бы я поступил именно так, я кормился бы прямо из их руки, да? Только вот я не желаю есть ни из чьей руки. Я хочу, чтобы меня оставили в покое; хочу, чтобы мне снились мои собственные сны и чтобы я верил в то, во что верил когда-то, в то, что жизнь добра и прекрасна и что люди могут жить друг с другом в мире и благоденствии. Ни один сукин сын на земле не сможет убедить меня, что для улучшения жизни нужно сначала хладнокровно убить миллион или десять миллионов людей. Нет, господа, у этих мерзавцев нет сердца. Я знаю, что немцы – люди не хуже нас. Господи, я даже знаю по собственному опыту, что некоторые из них, во всяком случае, значительно лучше, чем французы или англичане.

Тот школьный учитель, которого мы поставили президентом, он думал, что устроил все правильно, да? Так и видишь, как он ползает, старый козел, по версальскому паркету, расчерчивая воображаемые изгороди синим карандашом![98] Да и какой смысл прокладывать новые границы? Можете мне это объяснить? К чему все тарифы, налоги, пропускные пункты и всякие прочие пункты? Почему бы Англии не расстаться с некоторыми из ее незаконных владений? Если бедняки в Англии неспособны обеспечивать себя, в то время как ее правительство владеет самой большой империей в мире, как смогут они прожить, когда империя раскалывается на куски? Почему бы им не эмигрировать в Канаду, Африку или Австралию?

Есть еще одно, чего я не понимаю. Мы всегда считаем, что только мы правы и что во всем подлунном мире наше правительство самое лучшее. Но откуда мы это взяли – разве мы жили при каком-нибудь другом? Неужели здесь у нас все так прекрасно, что мысль об изменении для нас невыносима? Давайте представим себе, что я честно поверил в фашизм, коммунизм, полигамию, магометанство, пацифизм или еще во что-нибудь, на что в нашей стране наложено табу. Что со мной случится, попробуй я широко раскрыть варежку? Мы же не осмеливаемся протестовать даже против прививок, хотя есть множество доказательств, что от вакцинации больше вреда, чем пользы. Где же тогда все свободы и права, которыми мы так привыкли хвалиться? Вы свободны только при хороших отношениях с вашим соседом, да и тогда поводок, на котором вас держат, чертовски короток. Представим, что вы разорились или потеряли работу, тогда ваша свобода гроша ломаного не стоит. А если вдобавок вы уже немолоды, это вообще будет не жизнь, а одно несчастье. К животным, цветам и сумасшедшим относятся лучше, чем к вам. Цивилизация благоволит к уродам и дегенератам – других она ломает и деморализует. Что до удобств жизни, то мне лучше в тюрьме, чем за ее стенами. В одном случае они лишают тебя свободы, в другом – мужества. Если ты играешь по правилам, то тут тебе и машина, и любовница, и фуа-гра, и вся прочая хрень. Только вот кто хочет играть по правилам? И стоит ли того игра? Вы когда-нибудь видели счастливого и уважающего себя миллионера? Или в Вашингтоне наших правонарушителей, ой, извините, правоохранителей на заседании? Это, я вам скажу, зрелище! Если одеть их в полосатые синие робы и поместить за решетку с ломами и совковыми лопатами, никто на свете не отличит их от настоящих преступников. Или взгляните на портретную галерею наших вице-президентов! Не так давно я стоял перед одной аптекой и изучал их физиогномику. Нет и не было на свете набора более посредственных, прохиндеистых, безобразных и маниакальных лиц. Вот из какого материала делают президентов, когда избранного вдруг убивают. Да, убивают! Я сидел в кафе на следующий день после выборов, это было в штате Мэн, и малый по соседству со мной пытался заключить пари с другим, что Рузвельт не прослужит до конца срока. Он ставил пять шансов против одного – и никто такую ставку не принял. Что меня поразило, официантка, на которую никто не обращал внимания, неожиданно спокойным тоном заметила, что «скоро произойдет еще одно убийство». Убийства шокируют, когда речь о президентах, но так-то вокруг убивают постоянно, и никто вроде бы особенно не возмущается. Там, где я рос, негра могли забить до смерти, просто чтобы показать заезжему визитеру, как это делается. Подозреваю, там до сих пор делают то же самое, хотя, может, не так афишируют. С глаз долой – из сердца вон.

Ты ешь то, что тебе дают… Конечно, я уже не ощущаю вкуса после того, сколько вливаю в себя выпивки. Хотя человек, у которого сохранились вкусовые рецепторы, должен проклинать бурду, которой потчуют его в публичных местах. Сейчас, правда, догадались, что в ней отсутствуют витамины. И знаете, что они делают? Думаете, меняют меню, поваров? Ничего подобного! Они подают нам все ту же жрачку, только добавляют в нее нужные витамины. Вот что такое цивилизация – все делают задом наперед! Я уже настолько цивилизован, что готов сразу же отравиться! Если бы я вел так называемую нормальную жизнь, к пятидесяти годам меня бы уже свезли на свалку. А мне сейчас сорок восемь, и я здоров как бык только потому, что всегда поступаю наоборот рекомендованному. Если бы вы жили так, как я, то уже через две недели оказались бы в больнице. А теперь скажите мне, что из всего этого следует? Если бы я не пил, то предавался бы иному пороку – стал бы растлителем малолетних или Джеком-потрошителем, кто знает? А если бы я не имел пороков и остался бедняком-олухом, сосунком, как миллионы других, что бы мне это дало? Неужели вы думаете, я получил бы удовольствие от смерти в упряжи? Нет, только не я! Я бы предпочел откинуться в вытрезвителе, среди хронических неудачников и окончательно опустившихся. По крайней мере, если кончится этим, я с удовольствием скажу, что у меня всегда был только один хозяин – Джон Ячменное Зерно. У вас, например, тысячи хозяев, коварных и вероломных, они донимают вас даже во сне. А у меня он только один, и, сказать правду, он мне больше дружок, чем начальник. Он хоть и устраивает мне унизительные поимения, никогда не врет… Он не кричит «свобода, равенство, братство» или подобную хрень. Он просто говорит: «Я напою тебя до такой степени, что ты имя свое забудешь» – а это как раз то, чего я добиваюсь. Если бы мистер Рузвельт или любой другой политик пообещал мне что-то и сдержал обещание, я бы его немножечко уважал. Но кто когда-либо слышал о дипломате или политике, который бы сдержал слово? Это все равно что ожидать от миллионера, чтобы он отдал награбленное им у мужчин и женщин им же обратно. Нет, такого не бывает.