— Не знаю, о каком Антонии ты говоришь? Если о своем супруге, то разуверься…
— Ты еще лжешь, подлая развратница!
— Развратна та, кто любит многих, — смело ответила Атуя, — а я люблю одного, и ты не смеешь, царица, оскорблять меня.
— Молчи, блудница!
— Нет, не я блудница, а ты, осквернившая нашу святую землю непотребством. Вся твоя жизнь — насмешка над любовью, издевательство над женской добродетелью…
— Пусть воины выйдут, — свистящим шепотом сказала Клеопатра. — Разденьте эту тварь и кликните палача: пытка развяжет ей лживый язык.
Нагая, Атуя стояла перед царицей, сжимая обеими руками живот и повторяя:
— Меня, беременную, пытать? Меня пытать?..
— Назови его имя… Атуя молчала.
— А не назовешь, — продолжала с жестокой улыбкой Клеопатра, — я прикажу вскрыть тебе живот, чтобы узнать, на кого похож твой плод…
Распахнулась дверь: вошел косоглазый грек с орудиями пытки; в руках он держал костедробительные щипцы, длинные иглы, деревянные колодки, железные зажимы для рук и ног, а через плечо была у него перекинута веревка с узлами и петлями.
Атуя упала на колени. Ирас тихонько выскользнула из спальни.
— Вспомни, царица, как я служила тебе!
— Олимп, достаточно ли отточен нож для вскрытия живота?
Седобородый врач вынул из кипарисового ларца изогнутый нож, большим пальцем тронул лезвие и молча наклонил голову.
Атуя заломила в отчаянии руки.
— Пыток я не выдержу… Ты погубишь, царица, ребенка… О, сжалься над ним! Ведь ты мать, у тебя были дети…
— Назови его имя… Атуя молчала.
— Я знаю, кто он, — продолжала Клеопатра, — но я требую, чтобы ты созналась и раскаялась! Я должна уличить его… Говори. Не заставляй меня прибегнуть к пытке.
Атуя плакала.
— Мне надоели твой слезы… Человек, — обратилась она к палачу, — возьми эту тварь и заставь ее говорить. Палач схватил Атую за волосы и поставил на ноги, Он собирался заключить в колодку ее шею, но дверь распахнулась — на пороге стоял Антоний, а из-за спины его виднелась голова Эроса. Лицо Антония было гневно,
Клеопатра вскрикнула, закрыла глаза, губы ее дрожали.
— Что здесь делается? — услышала она голос Антония.
— Атуя, ты? Пытка? Прочь, злодей! — и Антоний ударил палача в зубы с такой силой, что тот отлетел от него на несколько шагов и ударился головой о стену. — И ты, Олимп?
Антоний вырвал из руки старика нож и, схватив его за бороду, шепнул: — Беги, иначе кровь твоя зальет этот ковер…
Ирас легкой тенью скользнула позади них и остановилась у треножника. Ни Клеопатра, ни Хармион не заметили ее отсутствия. Олимп бросился бежать, насколько позволяли его старые ноги, а палач, стеная и охая, подымался с пола. Лицо его было залито кровью.
Эрос тронул Антония за плечо.
— Я узнал этого человека, — шепнул он, указывая на палача. — Это Пиндар, вольноотпущенник Кассия.
— Не может быть! Пиндар получил деньги и…
— Господин мой, он разорился на скупке блудниц для порнеи и стал палачом…
— Удави его, — спокойно сказал Антоний, — он, наверно, болтает про старое…
— Да ты же сам, господин, повелел ехать ему в Александрию…
— Делай, как приказано.
Эрос ушел. Антоний повернулся к бесчувственной Атуе и поручил ее заботам девушек. Ирас принялась брызгать ей в лицо водой, Хармион — обмахивать опахалом. Вскоре Атуя открыла глаза, узнала Антония и протянула к нему руки.
Антоний не видел ее — повернувшись к Клеопатре, он говорил:
— Ты хотела отомстить мне, но боги святой земли Кем не с тобой, а со мною. Если бы ты убила ее, — взглянул он на Атую и, склонившись к ней, погладил ее лицо, — я не пожалел бы ни тебя, ни детей от тебя, ни Египта, ни подвластных ему земель! Я не хочу тебя видеть…
Клеопатра молчала, — глаза ее были закрыты. Казалось, она спала: лицо ее лучилось — неотразимая Красота и дивное Очарование невидимыми нитями тянулись к Антонию, и он чувствовал, как гнев утихает, безволие опутывает его душу, и сердце бьется сильнее и сильнее, покорное этой божественной Красоте.
Ирас коснулась его руки.
— Господин и царь, Атуя одета. Что прикажешь? Антоний очнулся, взглянул на девушку и, полуобняв ее, направился с ней к двери.
IV
Поручив Атую заботам Эроса, Антоний спросил:
— Где думаешь укрыть ее? Нужно спрятать от взоров соглядатаев, — я уверен, что Клеопатра будет искать ее.
— Господин мой, если у тебя есть время, то убедись сам, хорошо ли убежище для твоей возлюбленной. Надень рабскую одежду и следуй за нами…
— Ты не ответил на вопрос.
— Я укрою ее, господин мой, у Халидонии. Жена живет рядом с Нильской башней, у ворот Солнца, и если твоя милость…
— Я пойду с вами, — согласился Антоний, — нужно торопиться, иначе евнухи нас выследят…
Переодевшись, они встретились у дворцовых ворот. Здесь стояла гармамакса, крытая повозка о четырех колесах, и возница кормил сеном запряженных в нее мулов.
— О-гэ, друг, — толкнул его Эрос кулаком в бок. — Поедем?
Египтянин обернулся.
— Я тебя не знаю, — проворчал он. — Меня наняли отвезти труп за город и бросить его на съедение псам… Вот и дожидаюсь я, когда труп вынесут из дворца.
Антоний переглянулся с Эросом. Страшная догадка мелькнула у обоих.
— Кто тебя нанял? — спросил Антоний.
— Прислужницы царицы.
— Успокойся, друг. Ты отвезешь не труп, а живого человека,
— А куда ехать? Антоний подумал и решил:
— Отвезешь, куда я укажу.
Из ворот вышла Атуя, закутанная в пеплос, и Антоний помог ей взобраться на гармамаксу.
— А теперь — в путь.
Гармамакса выехала, сопровождаемая Антонием и Эросом, которые шагали по обеим сторонам ее, с оружием под плащами.
Не доезжая нескольких плетров до Нильской башни, белокаменной, возвышавшейся над белыми зданиями, гармамакса остановилась среди людной улицы. Рассчитавшись с возницей, Антоний пошел вслед за Атуей и Эросом.
У солнечных ворот, где возвышались два испещренных иероглифами обелиска в виде фаллусов, Эрос сказал:
— Видишь, господин мой, этот домик и сад? Здесь живет Халидония. Войдем?
Антоний колебался. Халидония… Как давно он ее не видел! Прошли годы с тех пор, как он отнял ее у Фульвии и она стала вольноотпущенницей. Он любил ее, а потом она надоела ему, как надоедали десятки и сотни женщин и девушек, ибо она не обладала тем, чего он искал у девушек, — солнечной красотой, радостью, страстным самоотречением, — и только у одной женщины он нашел это — у Клеопатры.
Вздохнув, он переступил порог дома. Перед ним стояла женщина и приветливо приглашала войти. Халидония? Возможно ли? Да, это была она. Как она пополнела! Он припоминал глаза прежней Халидонии и не мог вспомнить: такие ли, как теперь, были они тогда?
Он назвал себя, протянул ей руку. Растерялся, когда Халидония, вспыхнув, как девочка, опустилась перед ним на колени и целовала его руки.
С недоумением и тревогой он хотел поднять ее, но она не отпускала его рук, и он понял сердцем, что не забыт ею, что прежняя девичья любовь тлела где-то в глубине ее сердца и теперь вспыхнула с необыкновенной силой и что он поступил нехорошо, войдя в ее дом, нарушив покой ее души.
— Встань, госпожа, — молвил Антоний, склонившись к ней. — Я привел к тебе девушку… И твой супруг Эрос скажет тебе…
Халидония вставала с трудом, — затуманенные глаза ее обратились к Эросу:
— Муж мой, чем прикажешь чествовать высокого гостя и царя?
— Подай, что есть.
Спустя несколько мгновений рабыни поставили на стол кубки с вином, подали кушанья.
Атуя не сводила глаз с новой покровительницы: Халидония не понравилась ей. Встреча Халидонии с Антонием взволновала Атую; она недоумевала, почему Эрос отнесся с равнодушием к жене, откровенно выражавшей свои чувства к Антонию, и задавала себе вопросы, не была ли Халидония любовницей Антония и знает ли Эрос об этом.
