— Если это случится, — твердо возразил Сатурнин, — я откажусь от магистратуры, чтобы не видеть его наглого лица!

Марий слушал, хмурясь.

— Довольно спорить! — грубо прервал он. — Сперва мы позаботимся о деревенском плебсе, о моих ветеранах… Что же касается Эквиция, — понизил он голос, указав глазами на молодого человека, отошедшего к имплювию, — то я не очень верю, что он сын Гракха (подожди, Люций Апулей, не перебивай!)… но если нужно, чтобы он стал им — да будет так!

Вошел Главция.

Это был муж низкорослый, толстый, коротконогий, с беспокойными, бегающими глазами и мертвенно-бледным лицом. Говорил он скрипучим голосом, любил забавлять толпу непристойными шутками и поражать собеседника непонятными ответами, которые называл «изречениями дельфийского оракула».

 — Привет коллегам! — закричал Главция, подняв руку. — Только не подумайте, прошу вас, что у меня в руке деньги или драгоценные камни.

Все засмеялись.

— Привет и тебе, вождь народа! — ответил Марий. — Как живешь? И помогают ли тебе в делах милостивые боги?

— Хвала Юпитеру, — кивнул Главция. — Подходя к твоему дому, я встретился с Меммием. Он шел, опустив голову, и, кажется, меня не заметил.

Марий не успел ответить: в атриум вошли три человека.

Посыпались восклицания:

— А, Понтий Телезин!

— Марк Лампоний!

— И ты, Мульвий? — вскричал Марий. — Очень рад тебя видеть! Как жаль, что Тиципнй безвременно погиб! Но воля богов непреложна, а смерть за дело плебса похвальна!

Понтий Телезин — родом самнит, с мужественным лицом и ласковой улыбкой, которую странно было видеть на его суровых губах. Непримиримый враг правящей олигархии, притеснявшей союзников, он еще в детстве поклялся тенями деда и отца, наказанных римлянами (дед был засечен претором по подозрению в оскорблении жены магистрата, а отец бит плетьми за подстрекательство жителей Фрегелл к восстанию и выслан и Африку, где и умер), что посвятит свою жизнь борьбе за права гражданства. Телезин сблизился с популярами и убеждал их провести закон о гражданстве, ссылаясь на попытки Фульвия Флакка и Гая Гракха.

Популяры любили Телезина. Честный, неподкупный, твердый в убеждениях, он прямо шел к намеченной цели, и Марий, завистливый по натуре, сожалел, что боги наградили союзника лучшими душевными качествами, а ему, римлянину, отказали в них.

Марк Лампоний, друг Телезина, родом луканец, был мрачный юноша, замкнутый, молчаливый. На совещаниях он больше слушал, чем говорил, а если и высказывался, то лаконически, и мнение его оставалось неизменным. Он носил длинные волосы, свисавшие на угрюмые глаза, и никогда не брился.

Марий знал, чего добиваются эти мужи, но прикидывался непонимающим, начиная говорить о плебсе и рабах, о нобилях и вражде их к популярам.

Так случилось и теперь. Но Понтий Телезин смело прервал его:

— То, о чем ты говоришь, досточтимый коллега, всем известно, но скажи откровенно, что ты думаешь о даровании прав союзникам?

— Твой ответ рассеет недоумения, которые возникли в среде обездоленных братьев, — подхватил Лампоний. — Ходят слухи, будто ты не имеешь на этот счет своего мнения…

Марий был застигнут врасплох. Он не знал, что ответить. Выставить себя другом союзников означало, как он думал идти против плебса: согласиться же со слухами, что у него нет собственного мнения, грозило полным разрывом с людьми, которые могли бы в будущем пригодиться. И он выбрал середину этих противоречий.

— Фульвий Флакк и Гай Гракх разумно требовали прав для союзников, — вымолвил он, запинаясь, — но власть и народ оказались противниками закона. Поэтому нужно сломить упорство оптиматов и убедить плебс, что он ничего не потеряет, а только выиграет. Да и как ему не выиграть? — оживился Марий. — Число равноправных плебеев увеличится, и тогда нам легче будет опрокинуть олигархию…

— Это так, — хмуро сказал молчаливый Лампоний, — но будешь ли ты, коллега, поддерживать нас и помогать в борьбе?

Марий побагровел. Он хотел резким ответом прервать неприятный разговор, но в это время Мульвий спросил неожиданно для всех:

— Долго ли еще ждать пахарям человеческой жизни? Вы не знаете, коллеги, что делается в деревне!

— Знаем, будь спокоен! — воскликнул Сатурнин, задетый его словами. — Я уже наметил законы и — клянусь богами и тенями обоих Гракхов! — не отступлю от них, если бы даже пришлось погибнуть! Верно, Эквиций? — крикнул он фирманцу, прислушивавшемуся к его речи. — Пусть сын Тиберия Гракха скажет, прав ли я?

— И ты еще спрашиваешь? — улыбнулся Эквиций. — Мой отец кровью запечатлел аграрный закон, и теперь, когда ты вновь будешь проводить законы обоих Гракхов, я пойду с тобой и отдам свою жизнь на благо народа!

— Эквиций! — радостно воскликнул Сатурнин. — Я ждал от тебя этих слов!

— Люций Апулей, — тихо ответил Эквиций, — неужели я для того скрывался в Тринакрии и в Фирме, чтобы отказаться от великих идей моего отца?

Сатурнин обнял его:

— О благородный сын!

— О великий трибун, равный моему отцу!

Слушая их, Марий посмеивался в бороду: «Ловкие мужи! Они играют, как гистрионы, — думал он. — Имея в своих рядах сына Тиберия, популяры могут добиться, чего захотят».

Но тут он испугался: «Не зашел ли я слишком далеко? Эквиций может запутать меня… Сатурнин стал чересчур нахален… Поговорить с ним?..»

Но в этот день беседовать с Сатурнином не пришлось. Союзники покидали пиршество. Марий понял, что они обиделись, а может быть, не доверяют ему, и старался лестью удержать их. Он даже сказал, что после проведения Апулеевых законов Сатурнин намерен бороться на форуме за дарование прав союзниками, по Сатурнин, занятый беседой с Главцией в таблинуме, не слышал его слов. Телезин и Лампоний решили, что Сатурнин преднамеренно ушел от них, и не захотели остаться.

Телезин сказал на прощанье:

— У обездоленных остается надежда на богов. Но если бессмертные забудут о нас, — нам помогут мечи.

Несколько дней спустя на форуме собирался народ.

День был яркий, солнечный. Голуби, воркуя, слетались к храму Весты, где стоявшая у входа девочка-весталка, в белой одежде, бросала им пригоршнями зерна. Поглядывая на форум, она сзывала птиц тоненьким голоском и отгоняла движением руки наиболее прожорливых, которые отнимали корм у молодых голубей.

Плебс подходил со всех сторон, — улицы казались реками, разрушившими свои плотины: людские потоки хлынули на форум, как волны в огромную цистерну.

Большинство плебса состояло из земледельцев, ветеранов Мария, оповещенных заранее Сатурнином. Они останавливались кучками и возбужденно беседовали, ожидая прибытия народного трибуна. А у храма Кастора теснился городской плебс, однако численность его была невелика.

Стоя на ступенях храма, Меммий возбуждал горожан против Сатурнина. Он говорил, что после раздачи Марием карфагенских земель римским гражданам и союзникам (надел на человека был в пять раз больше обыкновенного надела) популяры замышляют раздел кимбрских земель между ветеранами Мария, а на обзаведение земледельческими орудиями отдают расхищенные римской знатью в Толозе сокровища храмов; говорил он также, что Марий добивается шестого консульства, Сатурнин — вторичного избрания трибуном, а Главция — претуры и что Марий, муж скупой и жадный, покупает голоса, чтобы обеспечить выборы, а его коллеги действуют лестью и хитростью.

Сатурнин появился в сопровождении Главции и Сафея. За ними шагали разъяренные пахари с палками в руках и впереди — Мульвий.

— Вот они, враги ваши! — крикнул Сатурнин, указывая на Меммия и его приверженцев. — Они пришли, чтобы провалить земельный закон, лишить вас наделов!

— Лжешь! — ответил Меммий. — Мы пришли на выборы народного трибуна!

И он предложил избрать Авла Нонния. Городские трибы выразили согласие и охотно стали голосовать за нового кандидата.