В плодородной долине между деревней Цереатами и зелеными холмами, среди которых мчалась быстрая речка, дремали в тени деревьев три домика.

Справа от них колосились рожь и пшеница, слева шумели на ветру кустарники и виноградник, а ближе к воде шептались оливковые насаждения. И совсем недалеко звенела детскими криками и пронзительными голосам» женщин небольшая деревушка.

А в долине — тишина. Однообразная жизнь трех семейств была похожа на длинную серую дорогу, давно не оглашаемую стуком колес и шагами пешеходов. И жилища казались забытыми, — даже вести из Рима добирались сюда медленно, как безногие калеки.

В домиках жили земледельцы: в одном — старуха, вдова кузнеца Тита, Мульвий и Тицииий — его сыновья, и юная дочь; Тукция — жена Тициния, дочь портного Мания; в другом — хромоногий Виллий, брат Тукции, и в третьем — родители Гая Мария, служившего в то время пропретором в Испании, «любимца великого Сципиона», как с гордостью величали его отец с матерью. При стариках находились раб и невольница, подаренные сыном.

Три семьи, издавна связанные дружбой, объединившись после долгих скитаний и невзгод для совместного труда, работали от рассвета до сумерек на неразмежеванном поле, плодов между собой не делили, пользуясь ими по потребностям, а излишки продавали на рынке в Арпине и вырученные деньги расходовали, поуказаниям стариков, на покупку одежды, обуви и предметов домашнего обихода. В праздники они обходили свое поле, виноградник, оливковые посадки, огороды и садики, любовались всходами и заранее радовались урожаю, который, по приметам, известным только хлебопашцу, обещал быть обильным. И в теплых молитвах благодарили Вакха и Цереру за милость и щедрость.

Однажды вечером, когда солнце садилось в розовом сиянии за виноградником, Мульвий и Тициний возвращались из города. Уже по тому, что всегда спокойный Мульвий ругался, подгоняя лошадей, а Тициний сидел на мешках с зерном, хмуря густые черные брови, и не смотрел на вышедших из хижин друзей, — видно было, что случилась какая-то неприятность.

Жена и мать молча остановились, а подошедший Виллий спросил:

— Так же ль, как всегда, Меркурий с нами?

— Меркурий, Меркурий! — зарычал Тициний, спрыгивая с повозки. — Сколько стадиев проехали, сколько… Тьфу! — плюнул он. — Вот тебе рожь и все остальное…

И он принялся разбрасывать привезенные плоды, топтать их ногами.

Виллий смотрел на него злобно и презрительно.

— Топчи, топчи! — указывал он на рассыпанные яблоки, вздрагивая от гнева. — Неужели боги пошлют дуракам еще больший урожай за такое пренебрежение?

Тициний вспыхнул, шагнул к Виллию. Ссора казалась неизбежной, но с повозки слез Мульвий, встал между ними, похлопал лошадей по шее и стал собирать яблоки.

— Зачем расшвырял? — говорил он, пожимая плечами. — Виной не Меркурий, а торговцы…

И он рассказал подошедшим старикам, что вольноотпущенники Метелла скупали в этот день только лучшие фрукты, а о хлебе кричали: «Кому он нужен? Сицилия, Кампания и завоеванные страны пришлют нам его даром!»

— Так мы ничего и не продали, — закончил свою речь Мульвий.

— С тех пор, как приехали в свою виллу сыновья Метелла Македонского, — вмешался Тициний, — жизнь опрокинулась, как чаша, задетая пьяницею: хлеб стал ненужен, у Метеллов своего вдоволь. А так как плодовые деревья в господских садах запущены, то вольноотпущенники набрасываются на лучшие яблоки и виноград…

Марий покачал головою.

— Время тяжелое, — вздохнул он, — хлеб придется сеять только для себя, — вот эту полоску, — указал он на поле, — а на остальных сажать оливковые деревья…. Виноградник же увеличим и займемся приготовлением вина…

Предложение было ново, и высказаться никто не решался.

За ужином в большом атриуме Мария, у очага, беседовали: Фульциния советовала подождать («Может быть, все изменится»), вдова Тита кричала с пеной у рта, что виноделие развратит детей («Мало ли пьяниц в Арпине?»), а Виллий злобно посмеивался.

— Вино, оливки? Кому они нужны? У господ и своих много, а если вольноотпущенники и купят для продажи в город, то заплатят медными ассами…

— Что же делать? — спросил Тициний. — Неужели опять такой же гнет, как до Гракхов?

— Разве наши отцы ни за что сложили свои головы? — воскликнул Мульвий. — Нет! Боги несправедливы!..

— Тише, — прервал Марий, вставая из-за стола, — Не надо роптать на небожителей. Они помнят о бедняках, А вы делайте, что сказано. Вино и оливковое масло — это хорошо, но пчеловодство еще лучше. Мед купят всюду, а если мы научимся подбавлять его в вино — заживем хорошо.

Огонь на очаге потрескивал. Семьи собирались расходиться и ожидали, когда Марий обернется лицом к лара-рию и начнет молиться, как это бывало по утрам и вечерам в течение многих лет. Однако старик медлил, о чем-то думая. И вдруг вымолвил тихим голосом:

— Нужно позаботиться о чанах и амфорах. Мульвию и Тицинию ехать за ними завтра в город: наши друзья бондарь и горшечник нам не откажут! Виллию раздобыть в деревне трапет и посуду под масло. А женщины начнут собирать поспевший виноград.

Он помолчал и прибавил:

— Я же отправлюсь к господам…

— К Метеллам? — разом вскрикнули Мульвий и Тициний.

— Хочу взять у них в аренду плодородный участок под виноградник и оливковые посадки. А может быть, удастся арендовать и пасеку…

— Ты хочешь стать колоном, прикрепиться к земле? — воскликнул Мульвий. — Но Метеллы шкуру с нас сдерут, будут требовать больше доходов… Разве колоны Цереат не стонут от ига господ?

— Больше, чем в силах дать, не дадим, — спокойно возразил старик, — зато получим земледельческие орудия и все, что нужно. Ведь живут же вольноотпущенники при виллах на правах колонов, а земледельцы Цереат имеют скот и землю.

— Но эти колоны постоянно в долгах! — взглянул на него Мульвий. — Я не согласен на это.

— И я тоже, — сказал Тициний, — прикрепление к земле похоже на рабство. Поступай, отец, как хочешь, а мы подождем. Мы не отказываемся тебе помогать, но договора с Метеллами не подпишем: дела у тебя могут пойти плохо, а тогда нам не выбраться из страны вольсков…

— Не люблю я нобилей, — хмуро выговорил Мульвий. Марий пожал плечами.

— Жить в мире с господами — жить в мире с богами. И если бессмертные будут с нами, жизнь станет такая же, как была, говорят, при Кроносе.

Он встал и повернулся к ларарию:

— А теперь помолимся о помощи, заботе и заступничестве небожителей.

В одиннадцатый день до майских календ в Вечном городе и окрестных деревнях справлялся день рождения Рима. Этот праздник назывался Палилии и был посвящен Палу, древнему божеству полевых работ.

В Цереатах звенели песни, гремели голосами и хохотом улицы, шумела на игрищах молодежь, и веселые звуки долетали до трех домиков, стоявших в долине.

— Не пойти ли вам в деревню? — предложил Марий. Но Тициний с раздражением отказался, и это обеспокоило старика:

— Скажи, что с тобою, сын мой?

Тициний, хмурясь, взглянул на Мария:

— Виною всему ты, отец! Зачем ходил с Тукцией к Метеллам? Зачем она понесла им овощи?

— А кого же было послать? Все были заняты, и только одна Тукция не работала… Сам знаешь, она порезала себе руку…

— В Цереатах ходят недобрые слухи, — продолжал Тициний, багровея, — говорят, что Тукция гуляла в господском саду с молодым Квйнтом Метеллом…