Не то чтобы все эти ощущения лишали Касси храбрости и трезвости в оценках. Она просто заранее высвечивала для себя степень опасности, исходившей от Нинью, – обычная рекогносцировка, проводившаяся бессознательно, на особом профессиональном коде. Несколько лет назад этот уродец был ее самым страшным врагом, в ту пору Касси удалось ускользнуть от него. Теперь он находился в хороших отношениях с дядюшкой Чанди, считался его союзником, – но завтра все опять могло перемениться. Вот почему нельзя было упустить момент побольше узнать о Нинью, отыскать его слабые стороны. Осторожность и предельная сосредоточенность здесь никак не помешают. Касси знала себя – преувеличенное представление об опасности куда быстрее приводит ее в боевую форму, чем самоуверенная расхлябанность. Вот и надо в полной мере ощутить, кем же в этом смысле является заместитель командира КВБ. Так же, как любому водителю боевого робота необходимо заранее познакомиться с тактико-техническими данными новых боевых машин противника.
Пока она танцевала со своим красавцем, Нинью несколько раз коротко глянул в ее сторону – как бы невзначай… Касси отдала ему должное – ее сразу бросило в жар, затем в холод. Да, этот уродец умеет нагнать страху на врага.
«Так уж случается с людьми, за которыми приходится долго охотиться, – подумал Нинью. – Их надо убирать. Плевое дело!..»
Он усмехнулся пошлости подобных рассуждений. Монстры бывают только на тридивизионных экранах. Естественно, речь не идет о свихнувшихся маньяках. Нинью отпил сок из бокала. Что касается убийств, в молодости он рассуждал совсем по– другому. В ту пору он был жидковат с людьми, легкомыслен, хотя уже успел повоевать в боевых частях и пройти подготовку в школе коммандос. В те дни он был дружен с самим Теодором Куритой, будущим правителем Синдиката. Ради хозяина он не скупился на шутки – ну и веселые, искрящиеся они у него выходили! С женщинами тоже был легок. Занятное было времечко!
Сломалось все в одночасье. Как, почему – объяснить трудно. Конечно, должна была существовать какая-то причина, из-за которой он уже на самом верху, сумев пробиться в сливки общества, потерял интерес к жизни… В пылу многочисленных развлечений, на пороге широких возможностей, открывшихся перед ним, Нинью ощутил тягостную пустоту. Приходилось носить маску скучающего негодяя, этакого чудовищного паука. Пусть боятся, меньше будут тревожить… Дело совсем не в уродстве, приобретенном в кабине робота. Таких красавчиков, как он, среди воинов пруд пруди. Самое страшное испытание – это гореть в рубке боевого робота. Выжившие в большинстве своем скоро осознают, что с лица воду не пить. Неприятно, конечно, но не смертельно. Не повод для ипохондрии… Годы службы в органах безопасности – тоже не сахар. Куда подевались веселость и легкость характера, в душе сохранился только металл. Никогда ему больше не влезть в шкуру прежнего неунывающего шутника и балагура.
Слова-то все какие-то лубочные, ироничные – шутник, балагур… Но ведь так оно и было. Он жил только тогда, когда эти качества имели самостоятельную, естественную ценность. Конечно, обстоятельства скрутили его, особенно право на убийства – это нельзя отрицать, однако истина в другом. Выходит, было что-то в нем паскудное, – жаждущее вырваться, размахнуться, начать крушить… Зачем?
Нинью усмехнулся – в такие минуты он был интересен сам себе. Этакий рефлектирующий ублюдок… Зверь со склонностью к психоанализу… Примелькавшийся в литературе тип… Беда в том, что в нем, в так называемом Нинью Кераи Индрахаре, не было ничего литературного. Вот он весь, во плоти!.. Кто постарался сделать его таким человечишкой? Здесь нельзя не отдать должное его приемному отцу. Негодяй с идеей, защитник государства – а по его, Нинью, мнению, все подобные защитники просто грязные ублюдки. Только у них хватает ума прикрыть смрадное нутро красивой фразой.
Вот одна из сентенций, накрепко вбитая в голову приемного сына:
«Дракон не может позволить себе использовать такого способного человека, как ты, сынок, в качестве тупого исполнителя, этакого бездумного инструмента… Твоя задача, твои обязанности, наконец, – куда шире. И труднее. Ты должен воспитать в себе умение держать под контролем любую ситуацию, оставаться гибким и не терять разум в любых условиях. Причем это должно сказываться в мельчайших нюансах твоей работы. Этим настоящий профессионал отличается от разъевшегося на государственных харчах чинуши и лопающегося от собственного величия генерала. Подобное отношение к делу вырабатывается постоянным пополнением запаса знаний, подлинным интересом к новому. И прежде всего способностью удивляться… Вот в чем парадокс: наша служба напрочь отшибает в человеке естественную любознательность. Не любопытство и интерес, который мы испытываем в силу служебных обязанностей, но именно любознательность'– величайший дар эволюции. Детская пытливость, стремление проникнуть в любую, даже выдуманную тайну. Вот этим ты и должен заняться в первую очередь».
Нинью едва не рассмеялся – ему удалось выполнить наказ приемного отца. Он, Нинью, до сих пор удивляется этому человеку, который уже полтора десятка лет провел в самодвижущемся лечебном кресле, но не утратил ни остроты внутреннего зрения, ни природной гибкости ума. Любую схему, любой план Сабхаш Индрахар до сих пор способен рассматривать как занятную игру, увлечься ею, придумать правила и, потирая ладони, сделать первый ход.
Когда-то Нинью разделял этот восторг. Теперь он ясно сознавал, что это не более чем самообман, форма существования паралитика, старающегося прожить на несколько жизней больше, чем ему было отмерено. Жизней, наполненных движением, погонями, интригами, схватками и страстями. С точки зрения Нинью, подобная одержимость суетой и неразберихой – всего лишь одна из форм помешательства. Пусть его!.. Тоску подобным творчеством не излечишь. Правда, виду, что ему скучны подобные философские экзерсисы, Нинью не показывал, никогда не забывал, чей он выкормыш. Сама Улыбка – так называли приемного отца – был прозорлив, его никак нельзя было упрекнуть в утрате чувства реальности, поэтому Нинью и не старался скрыть от покровителя свои настроения. Тот отнесся к подобной хвори снисходительно. «Так и должно быть, – заявил он как-то Нинью. – Это необходимый этап. Надеюсь, ты не дашь волю хандре? Сможешь держать себя в руках?» Нинью дал слово. Попробуй не дай! Среди самых опасных людей Внутренней Сферы только Индрахар заслужил подобное дерущее по коже прозвище. Старик обладал каким-то особым шармом в обращении с людьми: с начальниками, с подчиненными, с обвиняемыми, с людьми улицы. Причем все прекрасно знали, с кем имеют дело, и все равно, если Индрахар хотел поговорить, втягивались в разговор. Умные и сильные не выбалтывали секретов, но проникались уважением, пусть даже этого уважения хватало всего на несколько часов. До казни…
Нинью на мгновение отвлек шум в зале. Вот, опять Кассиопея Сатхорн. С каким верзилой танцует! Должно быть, этот блондин ей по вкусу… Такая беззащитная, женственная… Просто голубенький цветок. Приятная для глаз иллюзия. Если, конечно, не знать подоплеку. Девица сумела ловко обвести его вокруг пальца – причем в рукопашной схватке. Такого с ним с детства не случалось.
Совет папаши в этом случае должен был прозвучать следующим образом. Если она обыграла тебя и тебе это доставило удовольствие, значит, ты влюбился. Не гони это чувство, восторгайся им – оно приведет тебя к успеху.
Нинью должен был признать, что в словах отца была частичка истины. Сначала он действительно разъярился, как буйвол, затем успокоился и возблагодарил богов за то, что они наградили его интересом к жизни. Эта девица стоила того, чтобы любоваться ею.
Она была прекрасна в платье темно-синего цвета. Пантера в человеческом обличье. Нет, уверил себя Нинью, это не более чем констатация факта, оценка взглядов других мужчин, обращенных в ее сторону. Ни в коем случае не признание в любви. Ни в коем случае!.. Просто он должен как можно ближе познакомиться с нею, чтобы отыскать ее слабые стороны и изучить сильные.
