Тут раздалось ржание коня и перед ладьей явились два конюха, державшие под уздцы невиданной красы гнедого скакуна. Острый нож одного из конюхов мгновенно перерезал горло лошади, и она, упав на передние ноги, захрипела в агонии, поливая землю кровью, и упала на бок. Так же поступили и с быком, а потом трупы их топорами разрубили на мелкие части, мечом разрубили и собаку, и все в ладью сложили, где уже оружие лежало князя и плоды земли.

После этого один седобородый старец, облаченный во все белое, громко сказал одно лишь слово:

— Ведите!

И Велигор увидел, как из толпы плачущих, рвущих на себе одежду, царапающих ногтями лица женщин вывели простоволосую, облаченную в одну лишь домотканую рубаху девушку, на лице которой был запечатлен не просто испуг, но ужас. Заметил Велигор, что девушка едва передвигала ноги, но ее под обе руки вели к ладье две старухи. Вот подвели…

— Что видишь ты?! — громко возгласил старик, и голос его был строг и властен.

— Вижу… — еле шевеля губами, залепетала девушка, — вижу господина… моего… сидит он рядом с отцом и… матерью своею…

— Зовет ли он тебя? — еще более возвысил голос старик, делая два шага по направлению к трепещущей девушке, и Велигор увидел, что губы у нее шевелятся, но с них не срывалось ни единого слова.

— Спрашиваю тебя, Путислава, зовет ли он тебя к себе? — уже кричал старик, приступая вплотную к дрожащей девушке.

— Нет, не зовет! — вдруг неожиданно твердо ответила девушка и даже решительно мотнула головой.

Все, кто следил за происходившим, разом охнули — до того, видно, отказ Путиславы был неожиданным, не соответствовал продуманному до последней мелочи старинному обряду, но больше всех изумился старик жрец, за поясом у которого торчал кривой широкий кинжал. Старец затрясся, его изборожденное морщинами лицо исказила гримаса ненависти к приговоренной сопровождать князя в далекий путь. Он было воздел вверх свои костистые руки, желая обрушить их на голову несчастной девушки, но тут же правая его рука скользнула вниз, к поясу, и Велигор понял, что еще мгновение — и девушка будет зарезана широким клинком жреческого ножа.

Наверное, стрела из лука не летела бы к цели с такой скоростью, как князь Гнилого Леса, бросившийся к старику, уже выхватившему нож из-за пояса. Рука Велигора стиснула запястье старика с такою силой, что тот даже вскрикнул от боли, повернув к Велигору гневное лицо: кто смеет мешать свершению освященного веками порядка?

— Она же не хочет умирать! — сказал Велигор. — Отпусти ее, слышишь?

Хватая беззубым ртом воздух, жрец от изумления не находил слов. Нож выпал из его руки, но гнев его на неизвестно откуда взявшегося защитника требовал выхода:

— Убейте его, дети мои! Изрубите мечами! Его и ее! Они нарушили наши вековые законы!

Велигор увидел, что к нему быстрым шагом, вынимая из ножен мечи, направляются мужчины, спеша исполнить волю хранителя отчих святынь. Нельзя было и помыслить о каком-нибудь сопротивлении, ведь у Велигора, кроме ножа, не имелось при себе никакого оружия. Даже лук со стрелами остался при седле.

И вдруг что-то словно толкнуло Велигора, ясная мысль, посланная, как почувствовал он, свыше, подсказала, что нужно делать, чтобы не быть убитым самому и спасти приговоренную к смерти.

Он откинул плащ, и белоснежное лебединое крыло взмыло над его головой, и сразу же мечи, занесенные над Велигором, замерли в воздухе, и те, кто держал их, в оцепенении уставились на крыло. И все собравшиеся возле ладьи люди тоже притихли, и не было в их сердцах не только ненависти к помешавшему совершить обряд, но даже и тени недоброжелательства.

Велигор, уже ощущая себя хозяином положения, взял изумленную Путиславу за руку и, не опуская крыла, медленно пошел с ней к коню. Он помог девушке сесть в седло так, чтобы держать ее во время езды впереди себя, забрался на коня и сам, каблуками сапог ударил по лошадиным бокам, а крыло так и белело над его головой, как символ умиротворения и добра, которым все сильнее проникалась его черствая прежде душа. И когда собравшиеся близ ладьи с мертвым телом люди очнулись и, подобно диким зверям, закричали, завыли, униженные тем, что неизвестный пришелец посмел безнаказанно вмешаться в их святое действо, когда кинулись они седлать лошадей, чтобы броситься в погоню, Велигор уже был далеко.

Вечером у костра, над которым жарился на вертеле убитый Велигором поросенок, сидели двое — витязь с крылом, которое он уже не скрывал, и молоденькая девушка, обхватившая руками поднятые к подбородку колени.

— Почему ты… такой? — неожиданно спросила Путислава. Ей уже давно хотелось расспросить ее спасителя о крыле. — Ты… оборотень?

Велигор хмыкнул:

— Что, не нравится, что я такой урод?

— Нет, почему же! — поспешно ответила Путислава. — Ведь ты спас меня от смерти. Мне так не хотелось идти вслед за нашим мертвым князем. И все-таки, почему ты такой?

— Однажды я поднял меч на одного колдуна, и он наказал меня… Если я возьму меч в левую руку, то с ней случится то же самое. Можешь не смотреть на меня, если я тебе противен.

— Нет, я уже сказала тебе, Велигор, что ты мне не противен. Знаешь… — девушка приблизила лицо к коленям, — знаешь, я даже могла бы сегодня ночью спать с тобою под твоим плащом, в знак благодарности. Ты был бы моим первым…

Велигор ткнул поросенка ножом, проверяя, изжарился тот или нет, и ответил девушке насмешливо:

— Оставь свое богатство для другого! Я люблю лишь Кудруну, дочь Грунлафа, и никогда не изменю этой любви!

Путислава не обиделась, но спросила:

— Так почему же ты не с ней? Зачем странствуешь по полям и лесам? Или ты именно к ней и спешишь?

— Нет! — зло ответил Велигор. — Я еду туда, где живет колдун, знающий другого колдуна, а тот знает средство, как избавить от уродства мужа этой Кудруны!

Путислава рассмеялась совсем по-детски:

— Какой ты… непонятный! Думаю, ты должен был бы убить мужа твоей Кудруны, а ты вот едешь куда-то, хлопочешь ради него!

— Я в своей жизни только и делал, что убивал! Мне надоело это занятие! — Велигор сам удивился, каким теплым стал его голос: — Когда я увидел, что Владигор, победив меня в состязании и получив Кудруну в жены, стал уродом, то… не знаю, как сказать, мне стало очень жаль его, гораздо больше, чем себя. Вот я и еду…

Отрезав большой кусок поросятины, истекающий жиром, Велигор порывисто протянул его на ноже Путиславе и уже грубо, потому что застыдился своей откровенности, сказал:

— На, ешь! И не спрашивай больше ни о чем! Если хочешь, отправляйся со мной. Все равно к своим тебе теперь не вернуться.

После трапезы Велигор стал готовить постель. Нарезал еловых сучьев, положил в изголовье седло и лег, накрывшись плащом, не заботясь о том, как устроится на ночлег Путислава. Он уже засыпал, когда почувствовал, как к его спине прижалось худенькое тело девушки. Велигор, посмотрев на небо, усеянное бисером ярко горящих звезд, повернулся к Путиславе и накрыл ее своим широким крылом.

Но настал день, когда предстали перед Велигором и Путиславой Рифейские горы. Оказавшись у цели, князь Гнилого Леса остановился в нерешительности.

Да, он подошел именно с той стороны, откуда советовал приблизиться к ним чародей Острог, — со стороны, откуда восходит солнце. Но легче, наверное, было найти иглу в стоге сена, чем отыскать пещеру Веденея. К тому же перед предгорьем, резко возвышавшимся над долиной, протекала быстрая река, и Велигор сразу понял, что этот бурный, стремительный поток не преодолеть им ни вплавь, ни вброд.

Держа под уздцы коня, на котором сидела Путислава, Велигор смотрел с высокого, крутого берега реки на предгорья, где обитал чародей, и горечь разочарования точила его сердце.

«Зачем пришел я сюда? Для чего привел в эти дикие места Путиславу? Мне ли горевать об уродстве Владигора? Да я лишь радоваться должен был…»

Но горькие терзания оставили Велигора, едва он услышал голос девушки, сказавшей с уверенностью: