— Нет, ты погляди, каков! Жрет, как свин, которого хозяйка к празднику Стрибога зарезать захотела, а нам не предлагает!

И вдруг кто-то из подгулявших слобожан заметил:

— Братва, а поглядите-ка, управляется-то он все одной рукой, другая у него хламидкой прикрыта.

Чего ж он там такое прячет? Может, оттяпали ему руку?

Но это предположение успеха не имело. Слобожане один за другим предлагали свои объяснения: мол, чужак держит под плащом меч и всех их намерен мечом этим крушить; или, может, прячет он там какое-то ценное добро, показать которое прилюдно боится; другие даже решили, что у свиты приезжего рукав оторвался, а показать голую руку на людях ему совестно — засмеют.

Наконец один из слобожан, самый шустрый, поднялся с места, на цыпочках, крадучись, подошел к Велигору и вздернул над правым его бедром свесившуюся до пола мантию.

И тотчас возгласы ужаса раздались в полутемной горнице корчмы. Все увидели большое лебединое крыло на месте правой руки незнакомца, повернувшего к людям голову и спокойно смотревшего на них.

— Ну что, собачьи кишки, бабьи последы, удовлетворили свое любопытство? — сурово спросил Велигор, продолжая дожевывать курицу.

Все молчали, привстав с лавок и выпучив от страха глаза, покуда один из мастеровых не закричал, схватив со стола длинный хлебный нож:

— Земляки, дак это ж оборотень! Бросайтесь на него, режьте, не то всех он нас заворожит, всех испортит!

Призыв его вселил в слобожан уверенность, что расправиться с крылатым чужаком нужно во что бы то ни стало, и вот кто нож из-за пояса достал, кто подхватил кочергу, стоявшую рядом с очагом, кто ковшик — и все стали наступать на Велигора, не сомневаясь в своей победе.

Князь Гнилого Леса вскочил на ноги, хотел было выхватить кинжал, не боясь того, что заклятие Краса распространяется и на этот род оружия, но что-то вдруг дрогнуло в его душе, и не захотелось ему почему-то проливать чужую кровь. Поднялось над головой его белоснежное крыло, зашумев широкими перьями, будто взлететь хотел над землею Велигор, и с губ его слетело:

— Остановитесь! Не оборотень я! Такой же, как вы, человек, на вашем же языке говорящий!

И странно — замерли слобожане, уставясь на лебединое крыло, как завороженные глядели они на белые перья, и из рук их падало на дощатый пол оружие — ножи, кочерга, глиняный ковшик. Сам Велигор не понимал, как могло произойти такое странное и быстрое превращение одного чувства в другое: гнев и ярость сменились безволием и покорностью, хоть сейчас бей слобожан или вяжи, все так же, верно, стоять будут…

Не опуская крыла, вышел Велигор на улицу, вскочил в седло, и лишь после того, как отъехал от избушки, из нее вывалились, как горох из мешка, слобожане, в облике и намерениях которых не было уже ничего мирного и спокойного. С прежним оружием в руках, с бранью и громкими криками бросились они вдогонку за Велигором, крича на ходу:

— Оборотня держи!

— Хватай нечисть!

— Пускай к приличным людям не заходит, в гноилищах место ему да на болоте!

— Кол осиновый вбить! На куски посечь!

Но Велигор уже скакал прочь от корчмы и все никак не мог понять, как же сумел он остановить слобожан, — ведь всего-то поднял над головой крыло, которое так долго скрывал от всех, надежно закрывая плащом. Никогда прежде не пытался он поднять его даже наедине с самим собой, так неприятно было сознавать себя уродом, каким-то получеловеком. И вдруг вид крыла так заворожил ожесточенных, жаждавших крови людей, что оружие выпало у них из рук и лица их на миг подобрели…

Он все гнал и гнал коня в сторону Рифейских гор. Миновал Велонь-реку, реку Ледовую. Городищ или просто деревень в местах этих встречалось меньше, леса становились гуще, и хоть дороги связывали все княжества Поднебесного мира, но во времена междоусобиц дороги зарастали кустарниками, терялись в высокой траве. Отношения между княжествами давно были далеки от мирных, поэтому и дорогу постоянно приходилось искать, а то и пробираться наугад заросшими ивняком, заболоченными низинами. Но когда, будто чистое небо среди туч, появлялась дорога, Велигор не щадил коня и все скакал и скакал на восток, желая поскорей отыскать близ Рифейских гор Веденея, который знал, где можно встретить всемогущего и премудрого Белуна.

Однажды, пробравшись бродом через одну из речушек, увидел Велигор на невысоком холме обнесенное высоким и крепким частоколом городище, перед которым и ров был вырыт, и вал насыпан. Кровли домов, высоких и основательных, виднелись, княжих хором башенки.

«Вот уж запасусь здесь пищей, понапихаю в суму еды!» — подумал Велигор, три дня не евший хлеба, но имевший еще довольно серебра, чтобы купить все нужное в дороге. От реки пришлось проехать балку, и здесь увидел он столпотворение людское и услышал причитание чье-то горькое и до того тоскливое, что сердце его невольно заныло.

Паренек какой-то мимо пробегал к реке, и Велигор его остановил вопросом:

— Эй, малец, хоронят там, что ли, кого-то? Почему так громко воют бабы?

— Хоронят, господин, хоронят, — стал низко кланяться подросток, — князя нашего, почившего десять дён назад, отправляют в мир иной, чтобы душа его к предкам отправиться могла. Тело же сжигают…

— Вот как! — поразился Велигор, знавший о старом обычае таком, но никогда не видевший, как все это происходит, потому что в Синегорье, где лес Гнилой стоял, да и у ближайших к Синегорью соседей давно уж мертвых погребали. — Ну-ка, малец, поведай поскорее, как все это делают у вас. Я из мест иных, у нас усопших в землю зарывают.

Мальчонка охотно и обстоятельно рассказал, как здесь хоронят знатных, Велигор же его рассказу внимал с большим интересом. Оказывается, в здешних местах покойного на десять дней в пеленах в яму зарывали, а сверху клали большую крышку дубовую.

— Зачем же так надолго? — поинтересовался Велигор.

— А как же? Ведь в продолжение десяти дён будут шиться для князя погребальные одежды, в которые его и обрядят перед погребением, то есть… сожжением.

— Ну а дальше…

— Что ж дальше? Сожгут его в ладье, как сжигают у нас всех знатных. На ту богатую одежду, слышал, уходит чуть не треть богатств умершего, треть остается его семье, а на оставшееся покупают пиво, чтобы угостить всех, кто пришел покойного в путь последний проводить…

Мальчишка как-то странно улыбнулся и сказал:

— Девчонку уж выбрали, чтобы она вслед за хозяином пошла…

— Куда пошла? — удивился Велигор.

— Известно куда — с ним. Одежды шила для будущего мужа своего, никуда ее не отпускали. Сегодня с князем нашим к предкам уплывет…

Больше не стал Велигор расспрашивать мальчика о том, как будет вершиться погребение. Коня направил к людям, которые на берегу реки хлопотали.

Подъехал, спешился и привязал коня к стволу склонившейся над речкой вербы. Подошел к толпе, через головы заглянул, чтобы увидеть, как отправляют умершего в мир нездешний.

Никогда не верил Велигор, что в человеке есть душа и что в голове живет она. Смеялся он над теми, кто говорил, что после смерти друга или брата, погибшего на поле брани, отрезали ему голову, чтобы на родине предать ее земле с почестями должными. Все было просто для Велигора: человек — это сплетение мышц и сухожилий, сочетание зорких глаз, умелых рук и быстрых ног. Лишь благодаря воле и силе своей, желанию страстному победить способен человек добиться превосходства над другими, — так думал Велигор, и не ощущал он в себе присутствия души. Поэтому и погребения умерших считал смешными, полагая, что человека нужно предать земле лишь для того, чтобы не смердело от разложения тело…

Вот и теперь, глядя, как в богатую украшенную ладью укладывали тело умершего князя, он только улыбался. Странным ему казалось, что труп, десять дней пролежавший в яме земляной, почерневший, обезображенный смертью, облачили в богатые одежды, на которые можно было прокормить в течение года целую деревню. Удивлялся Велигор и тому, что усадили князя, или то, что от него осталось, на скамью ладьи в позе живого человека, а у ног его сложили плоды земли, будто были необходимы они ему в дороге.