— Смотри, мой приятель, давай зайдем. — Нет, я не пойду: может быть, это однофамилец. — В Норвегии, — говорю я, — нет двух докторов Зеликовичей. — И поднимаюсь наверх.

Приемная, вдоль стен человек пять ожидающих пациентов. Хорошенькая сестричка в накрахмаленном передничке и наколке.

— Вам что угодно? — Мне нужен доктор Селикувитс. — Доктор Селикувитс, как видите, занят, он не может вас принять. — Скажите ему, что его спрашивает Дьяконов.

Она уходит в кабинет доктора, и я вижу, как его пациенты, один за одним, встают и исчезают. Когда исчез последний, из кабинета, в белом халате и шапочке, выбегает Зеликович:

— Дьяконов! Откуда? Заходи, выпьем рюмочку.

— Меня внизу ждет жена.

— Зови ее.

Зову. Заходим в кабинет. На столике рюмки — не эрзац-ром — и сидит еще какой-то смутно знакомый человек.

— Не узнаете? Я Бьёрнсон. Майор Бьёрнсон. Начались воспоминания. Вдруг меня осенило:

— Слушайте, я читал где-то, что в вашем отряде в Киркенесе был знаменитый путешественник Тур Хейердал (мы с женою видели в пригородном парке его плот «Кон-Тики» рядом с «Фрамом» Нансена и кораблем викингов).

— Конечно, был, — говорит Бьёрнсон. — Да ты же его и выслал. Я, что называется, «сбледнул с лица».

— Но ты не беспокойся — самолет отлетел на 12 км и сбросил его к нам обратно на парашюте. Он потом с отличием сражался за остров Сёрёйа.

Посланий от Полякова — а каждое из них надо было переводить на норвежский — стало так много, что миссия любезно подарила мне пишущую машинку. А Поляков, со своей стороны, прислал к нам в Киркенес шифровальщика. Это был приятный рослый человек в звании капитана. Никак не вспомню, где его поместили, — кажется, не в комендатуре, а где-то отдельно.

Теперь по ночам меня будил уже не телефон, а шифровальщик с очередной шифровкой. Я быстро переводил ее на норвежский прямо на машинку и, как настаивал Поляков, каждый раз ставил гриф «секретно»[356].

Однажды Поляков сам позвонил мне и приказал: пойти в штаб Даля и изъять там все секретные письма, которые мы им посылали, и запретить снимать с них копии: ведь с их помощью они могут разгадать наш шифр!

Бесполезно было объяснять Полякову, что норвежцы получают не тот текст, который он зашифровал, а перевод с него: и порядок, и число, и длина слов совершенно отличны; да и к чему норвежцам поляковский шифр? — Делать нечего, надо было выполнять — я пришел к Далю поздно вечером и сообщил ему новый приказ, повергнув его в немалое изумление. Но формально он был подчинен армии Щербакова (хотя номера армии, которой он был подчинен, секретности ради ему не сообщали), и в этом смысле наши приказы для него все же были обязательны. Он вызвал своего начальника штаба и распорядился вырвать вс~ русские письма из подшивок. Что он долго стоял и делал в моем присутствии.

Через некоторое время ночью меня будит уже не шифровальщик, а сам Лукин-Григэ в кальсонах:

— Игорь Михайлович, вставайте, срочное письмо от Полякова. Встаю, разворачиваю письмо:

«Срочное. Секретно.

Глубокоуважаемый полковник Даль!

В соответствии с существующим между союзниками обычаем предлагаю вам немедленно сообщить мне состав гражданской администрации области Финнмарк.

Подпись: Поляков.»

Перепечатываю и иду в штаб к Далю. Ночь. У двери штаба никого нет — к чему? Они же у себя дома, и дверь не заперта на ключ — это у норвежцев не принято. По пустому коридору вхожу в комнатку, где спит Даль; с трудом бужу его. Он открывает глаза и смотрит на часы.

— Дьяконов, вы когда-нибудь спите?

— К вам срочное письмо.

Он лежа прочитывает его и говорит:

— Ну ладно, оставьте мне. Я говорю:

— Господин полковник, вы знаете, что мне запрещено оставлять у вас секретные письма.

— Хорошо, дайте мне со стола блокнот и карандаш.

Я отворачиваюсь, делая вид, что не вижу, как он списывает текст письма.

На другой день у меня не было особых дел, я сижу в своей комнатке и вижу, как во двор лихо въезжает норвежский солдат на мотоцикле. К нему выходит наш дневальный и берет от него огромный белый пакет размером с полтора листа с пятью сургучными печатями. Несет ко мне.

Я вскрываю пакет — в нем второй; во втором — еще конверт, как Кащеева смерть. Вскрываю третий, последний конверт:

«Срочное. Секретно.

Глубокоуважаемый полковник Поляков!

Настоящим извещаю вас, что в области Финнмарк губернатор — такой-то, главный судья — такой-то, начальник полиции — такой-то.

Поскольку вы обратили мое внимание на существование между союзниками обычая сообщать друг другу состав гражданской администрации, предлагаю вам немедленно сообщить мне состав гражданской администрации Мурманской области

Полковник Даль.»

Не скрою, что я не без злорадства перевел это послание и направил его Полякову.

Как нашему штабу пришло в голову писать такое послание? Я думаю, объяснение очевидно: Полякова из Москвы запросили о составе норвежской гражданской администрации и намылили ему голову, когда оказалось, что он его не знал. Вместо того, чтобы позвонить мне по телефону и спросить меня — а если бы я не знал, кто у них главный судья, я мог бы перейти улицу и спросить у Анденеса — Поляков предпочел секретную шифровку, причем со вручением не мне, а коменданту.

Другое дело Поляков решил тоже поручить самому Лукину-Григэ, а уж он вызвал меня и передал приказ.

— У нас есть сведения, что майор My (ведавший в норвежской миссии продовольственным снабжением населения) — английский шпион. Вам приказано пригласить его в гости и поить до тех пор, пока он не сознается.

Я говорю:

— Павел Григорьевич, ведь все норвежцы знают, что им не разрешен вход в комендатуру дальше приемной. Если My — разведчик, то он конечно, заподозрит нас…

— Это приказ. Выполняйте. Мой адъютант выдаст вам бутылку водки.

Я не мог принимать майора My на своих нарах, и мне отвели комнату почему-то отсутствовавшего Ефимова, дали бутылку водки, краюху хлеба и два стакана. Кроме того, некоторое время тому назад мне Лукин-Григэ вручил для поощрения большую банку патоки. Я ее тоже притащил.

Вышел на улицу — небо было ясно, стоял морозец и падал легкий снег. Не успел я далеко отойти — смотрю, навстречу идет майор My. Я поздоровался с ним и говорю:

— Что же вы когда-нибудь не зайдете ко мне пропустить стаканчик?

— Я с удовольствием. Когда?

— Да хоть сейчас.

Я провел его в комнату, где было заготовлено пиршество, разлил водку по стаканам. My потер руки с мороза и взял стакан.

— Скол!

— Скол! — Мы хлопнули.

— Хорошо с морозу, — говорит My. — А вы знаете, я ведь был английским шпионом.

Ошарашенный, я был уже готов убрать бутылку со стола за дальнейшей ее ненадобностью, но решил послушать подробности. My рассказал, что он был в 1940 г. заброшен в тыл немецкой армии в Финляндию и узнал точный срок нападения Германии на СССР: 22 июня 1941 года, о чем он немедленно и сообщил в свой центр; а вызванный вскоре обратно в Англию, лично убедился в том, что его сообщение было передано в Москву.

Увы, таких сообщений приходило немало не от одного только Зорге.

К тому времени норвежские отряды уже некоторое время продвигались по выжженной земле за Таной. Начались операции по захвату немецких маяков и базы на о. Сёрёйа, обслуживавших немецкие подводные лодки, которые продолжали активно действовать в Баренцевом море. Последнее письмо Полякова укрепило Даля в решении перенести свой штаб и миссию в городок Кэутокейно в глубине Западного Финнмарка. Дел там хватало, там еще не было норвежской власти. Переезд состоялся уже после 9 мая. В Кэутокейно не было шоссейной дороги, туда не было телеграфной линии (хотя норвежцы позже наладили телефон), и связь была только по радио — и притом не с Поляковым. В Сёр-Варангере была оставлена только норвежская комендатура в Киркенесе во главе с капитаном Карлсеном, полиция и врачи.