Каков должен быть воспитательный и нравственный результат публичных судилищ? Судилищ, где нет места нормальному разбирательству дела, объективной оценке степени вины, разумному выбору адекватного наказания? Судилищ, где все решается либо усмотрением организаторов, либо спонтанным настроением толпы? «Белая радость»? Идейная консолидация? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мы имеем дело с психологическим феноменом, основанным на особой национальной традиции. Но одно несомненно — жестокость и произвол становятся нормой массового сознания. Среди населения распространяются, как поветрие, озлобление и страх.
Проспер Мериме, который был не только одним из лучших писателей XIX века, но и крупным исследователем социальной психологии, высказал интересное мнение относительно нравственной оценки Варфоломеевской ночи. Он говорил, что суждение об одном и том же поступке должно изменяться соответственно времени и стране. Варфоломеевская ночь была, по его мнению, большим преступлением даже для своего времени, но «массовое избиение в XVI веке совсем не такое же преступление, как избиение в XIX веке»3.
Но даже и при таком подходе невозможно примириться с варварской практикой публичных покаяний, которые начались еще в Яньани, затем получили широкое распространение в 1951 году, а впоследствии, и особенно в период «культурной революции», стали чуть ли не обыденным явлением в жизни китайского общества. Ведь дело происходит не в XVI, а во второй половине XX века и его организаторы — это люди, претендующие на создание самой гуманной цивилизации — коммунизма!
В полном соответствии со стереотипом механизма «чжэнфына» в 1954 году начались новые гонения на интеллигенцию. По указанию Мао началась кампания против «контрреволюционной группы» Ху Фэна. Ху Фэну — литературному критику, многие годы участвовавшему в движении революционных писателей, а после 1949 года вошедшему в состав руководства Всекитайской ассоциации работников культуры и искусства, — было инкриминировано выступление против принципа партийного руководства литературой и искусством, изложенного в яньаньских выступлениях Мао.
Исход кампании «критики» для Ху Фэна был предрешен: по обвинению в «контрреволюционной деятельности» он был арестован и осужден.
Почти одновременно был дан ход так называемому «делу Гао Гана — Жао Шуши»4. Обсуждение этого «дела» происходило на Всекитайской конференции КПК, состоявшейся в марте 1955 года, на которой помимо 62 членов и кандидатов в члены ЦК КПК присутствовали также 257 партийных руководителей более низкого уровня. Как сообщалось в «Резолюции об антипартийном блоке Гао Гана — Жао Шуши», принятой этой конференцией, еще в феврале 1954 года 4-й пленум ЦК «сделал участникам этой антипартийной группировки серьезное предупреждение, однако, — гневно обличала резолюция, — Гао Ган не только не признал своей вины перед партией, а, наоборот, покончил жизнь самоубийством».
Гао Ган и Жао Шуши были обвинены в «проведении конспиративной деятельности, имеющей целью захват руководства революцией и государством», в выступлении против руководящих членов ЦК. Отмечалось, что Гао Ган будто бы добивался постов «Генерального секретаря или заместителя председателя ЦК партии и премьера Государственного совета».
Но дело было совсем не в этом. Преследование Гао Гана, одного из ведущих лидеров КПК, известного своей твердой интернационалистской позицией, было очевидным проявлением борьбы двух линий в партии, симптомом разногласий внутри руководства КПК, которые касались широкого круга проблем. Не исключено, что Гао Ган настаивал на более последовательном использовании советского опыта управления экономикой, как это делалось в руководимом им Северо-Восточном Китае. Не исключено также, что «дело» Гао Гана, по расчетам Мао, должно было послужить предостережением в отношении других интернационалистов в Коммунистической партии Китая.
На партийной конференции в марте 1955 года Гао и Жао были уже названы лидерами антипартийной группировки, а в принятом обращении содержался призыв к созданию центральных и местных контрольных комиссий с целью не допустить повторения подобных случаев.
Об остроте борьбы, развернувшейся внутри партии, можно судить по противоречивой позиции, которую заняло руководство КПК после устранения Гао Гана и Жао Шуши и их сторонников. Одна тенденция проявилась в усилении контроля сверху над всеми партийными организациями путем создания центральных и местных контрольных комиссий с целью усиления централизма.
Но в решениях той же мартовской конференции содержится и другая установка, направленная против стремлений «к личной диктатуре и фракционизму, которые подрывают принцип коллективного руководства», «против подавления внутрипартийной демократии и критики» и «за борьбу против тщеславия, самодовольства и тенденции к культу личности»5.
Как позднее стало известно, в выступлениях на 6-м расширенном пленуме ЦК КПК седьмого созыва (октябрь 1955 г.) Мао Цзэдун резко обрушился на тех, кто выступал за ослабление политики репрессий.
«Некоторые говорят, что у нас совсем нет совести, — сказал Мао, — мы же говорим, что у марксистов в отношении буржуазии не много совести; это как раз тот случай, когда лучше иметь поменьше совести. Некоторые наши товарищи слишком гуманны».
Затронув специально вопрос о методах идеологической борьбы, Мао выдвинул тезис, который сыграл такую большую роль в период «культурной революции». Он заявил, что все те, кто допускает серьезные идеологические ошибки, фактически являются врагами революции. Так подготовлялось идеологическое «ложе», в которое затем легко можно было поместить любого противника «идей Мао». Врагу «идей Мао», какой бы пост он ни занимал, была уготована одна судьба: это было. уже тогда продемонстрировано на примере Гао Гана и Жао Шуши.
В сентябре 1956 года состоялся VIII съезд КПК, явившийся крупным событием в жизни китайского народа. Съезд прошел в сложной обстановке. С одной стороны, несомненно имелись немалые достижения в экономической и социальной жизни страны. С другой стороны, подспудно накапливались ошибки, трудные и нерешенные проблемы, особенно в идеологической работе партии, в ее политике в отношении интеллигенции, а также в вопросах внутрипартийной жизни. Несмотря на это, съезд принял глубокие и в общем правильные решения.
Как отмечали на съезде многие китайские руководители, он проходил под благотворным влиянием XX съезда КПСС. В решениях VIII съезда указывалось на необходимость неуклонного соблюдения принципа коллективного руководства и борьбы против культа личности. Особо подчеркивалось огромное значение политической поддержки и экономической помощи для Китая со стороны Советского Союза. «Без великой интернациональной солидарности пролетариата всех стран, без поддержки международных революционных сил победа социализма в Китае невозможна»6, — отмечал съезд.
В решениях съезда говорилось, что Китаю для построения социализма необходимо осуществлять социалистическую индустриализацию и развивать прежде всего тяжелую промышленность.
Особенностью переходного периода в Китае признавалось то, что в этой стране союзником рабочего класса являются не только крестьяне и городская мелкая буржуазия, но и национальная буржуазия. Считалось, что нужно использовать метод мирного преобразования и перевода на рельсы социалистического хозяйствования капиталистической промышленности и торговли. Съезд определил, что переходный период неизбежно должен будет занять довольно длительное время — примерно три пятилетки или (как говорилось на съезде) даже немногим больше.
Сейчас, когда перечитываешь политический отчет ЦК КПК VIII съезду, с которым выступил Лю Шаоци, когда рассматриваешь этот документ в свете последующих событий, поневоле обращаешь внимание на целый ряд моментов, которые, несомненно, отражали наличие острой борьбы внутри руководства КПК по важнейшим проблемам социалистического строительства и внутрипартийной жизни.
