Однако я согласился. Очень уж хотелось обогнать немцев! На другой день утром мы вылетели. Пассажиром у меня был тот же Федя. Он не летчик и не планерист, а просто рабочий с завода, где строился наш «Темп». Парень веселый и певун. Но время полета всё песни пел. А у меня в кармане била губная гармоника. Федя пел, а я ему подыгрывал. Весело летали!

Потом вдруг погода испортилась. Небо заволокло облаками, хлынул сильный ливень. За несколько минут мы с Федей до нитки вымокли. Стало холодно. Зубы стучали. Порывистый ветер трепал планер, и нас качало, как в люльке. От качки стало тошнить… Федя разохался и стал проситься «домой» — вниз. А мне жалко было садиться. Пролетали уже пять часов. Неужели сдаваться немцам?..

К счастью, дождик скоро перестал, облака разошлись, и опять проглянуло ласковое солнышко. Мы согрелись, ветерком нас обдуло, и все стало прекрасно. Одна беда — есть очень хотелось. А запасов не догадались взять побольше. У Федя в кармане было несколько сухарей да штук пять виноградных кистей. Он изредка давал мне по ягодке, а сам съел все остальное. Съел и запел снова… Стало уже темнеть, когда с земли поднялся другой планер и подлетел к нам. Планерист что-то кричал. А что — никак не разберешь. Поняли только одно слово: «садись».

Я посмотрел на часы. Мы летали уже восемь с лишком часов. Подумал, что начальство приказывает садиться потому, что немцев я уже обогнал: они ведь только семь часов пролетали.

Повел планер на посадку. Навстречу мне бежали люди. Впереди всех бежал командир состязаний и еще издали кричал:

— Зачем же вы сели?

Оказывается, немцы пронюхали, что я хочу их обогнать, и решили не сдаваться.

Утром, когда я поднялся в воздух, в тот же самый день, только на час раньше, в Германии поднялся на планере немецкий планерист. Он пролетал девять часов и, когда сел, послал телеграмму об этом в СССР.

Получили телеграмму, когда я еще был в воздухе. Но как мне дать знать, что немцы опять впереди и нужно летать как можно дольше?

Решили послать в воздух еще планер и приказали планеристу крикнуть мне, чтобы я не садился до той поры, пока не дадут снизу сигнала.

Планерист кричал мне:

— Садись после сигнала!

А я расслышал только одно слово: «садись» — и сел…

Сами понимаете, как мне было обидно! Даже затосковал с горя. Потом подумал: время еще есть, дней впереди много.

И решил:

— Все равно обгоню!

Одна беда: от долгого неподвижного сиденья в кабине разболелись ноги. Прямо терпенья нет! Едва дошел до дома. Отдыхать пришлось не много.

На другой день вылетели мы с Федей еще до рассвета. И решили летать до самой ночи, Покажем мы немцам, как умеют летать советские планеристы!

И оконфузились… Нас подвела погода. Совершенно не было ветра. Куда ни сунемся, всюду жмет нас к земле нисходящий поток.

Промучились так часов пять. Вижу, дело скверное!

Дольше летать невозможно. Планер летел низко-низко, и я очень боялся зацепить в темноте за какой-нибудь забор. Внизу — тьма. Земли не видно.

Вдруг крылья планера зашуршали по верхушкам кустов, потом что-то треснуло. Планер перевернулся, и мы оказались на земле. Все это в какую-нибудь минуту…

Вылезли мы с Федей из-под планера и стали дожидаться рассвета. Впотьмах ведь никак не узнаешь, сломался планер или нет. Когда рассвело, то увидели, что планер перевернулся, но цел.

Значит, все в порядке. Еще полетаем!

Утром за нами прислали лошадей, и они поволокло планер на гору. А мы с Федей пошли спать.

Прошло еще несколько дней, прежде чем нам разрешили опять лететь. Вместе с нами выпустили с воздух еще планер.

Кто-нибудь из нас двоих должен обогнать немцев. Без этого на землю не возвращаться.

Весь день мы пролетали рядом. А когда стало смеркаться, потеряли друг друга из виду.

Чтобы как-нибудь не столкнуться впотьмах, я зажег на крыльях планера электрические лампочки — зеленую и красную.

Федя сидел на своем месте за моей спиной и спокойно спал.

Он в последнее время так привык летать, что, нисколько не тревожась тем, что висит в воздухе на высоте в полкилометра, храпел в обе ноздри. Даже завидно было. Ему ведь можно спать, а мне польза.

Когда совсем стемнело, мой пассажир проснулся, зевнул, потянулся, спросил, который час, заглянул через борт вниз и запел:

Смешной этот Федя!

Спел песенку, потом вытащил из кармана сухарь и принялся хрустеть им.

— Эй, кучер! — крикнул мне Федя. — А, должно быть, мы высоко. Смотри, как тускло горят костры внизу.

Я посмотрел на альтиметр, стрелка показывала семьсот метров. Так высоко мы за весь день не были. Высота все прибавлялась. Мы стали, как говорят планеристы, «пухнуть».

— Федя, — сказал я, — полетим к морю!

— Чего? — забеспокоился мой не особенно храбрый пассажир. — А чего там делать?

— А просто так — посмотрим его ночью… Надоело на одном месте кружиться…

— И не думай! Я тебе такое покажу море… Летаешь ведь? Ну и летай! А море — не нужно. Я его сам посмотрю завтра, когда на земле буду. Так спокойнее… А то ишь что вздумал! Залетел нивесть куда и хочет море разглядывать! Я тебе погляжу! — погрозился Федя напоследок.

— Ты, Феденька, трус! — засмеялся я.

— Не твое дело! Я для тебя кто?

— Пассажир.

— Совершенно верно. А ты для меня кучер. Значит, слушайся! Что же это получится, если кучер повезет пассажира, куда ему совсем не хочется? А я не хочу к морю лететь. Значит, точка! Я не хочу никакого моря! Еще свалишься, и плавай с рыбами, пока не утонешь…

Я, однакоже, не послушался и повернул планер в сторону моря.

Федя совсем взбесился! Он страшно ругался. Потом, видя, что это не помогает, схватил меня сзади за воротник в принялся колотить кулаком по затылку, приговаривая:

— Поворачивай! Поворачивай!

Делать нечего, повернул обратно.

Пассажир мой успокоился, спел еще одну песенку, а потом захрапел…

Тогда я повернул-таки планер к морю.

Через полчаса в стороне показались огни города. Это Феодосия.

Пролетел над портом, прислушался — город засыпал. Тихо. Дальше начиналось море.

Понятно, я ничего не видел внизу. Только еле-еле доносился до моих ушей шум прибоя.

Над морем я пролетел несколько километров. Потом решил повернуть обратно. Над городом сделал несколько кругов и полетел к мосту посадки.

В это время проснулся Федя.

— Где мы? — спросил он, протирая глаза.

— Опоздал, Феденька, полюбоваться морем!

— Врешь!

— Не врешь! Оглянись — сзади Феодосия! Видишь огни?

— Ну, брат, хорошо, что я не проснулся над морем! — проворчал пассажир. — Я бы тебе задал перцу!

Федя долго ворчал, потом съел все, что оставалось у него в карманах, и успокоился. Мне же ни крошки не дал!

Скоро я увидел огни костров внизу. Посадка!

Когда мы сели, раздалось громкое «ура».

Кричали летчики, планеристы, конструкторы…

Мы с Федей пролетали одиннадцать часов и больше чем на два часа обогнали немцев.

На другой день я получил телеграмму от Климента Ефремовича Ворошилова.

Народный комиссар поздравлял меня с победой.

Вернувшись из Крыма, я снова принялся учить курсантов.

Сказать откровенно, мне это занятие очень надоело. Скучно! Мне хотелось летать далеко и долго. А в школе — нельзя. Летай, пожалуйста, над аэродромом. А дальше никуда.

Стал я думать, как бы переменить работу.

Скоро мне пришлось познакомиться с полярным летчиком Анатолием Дмитриевичем Алексеевым. Рассказал он мне об Арктике.

И с тех пор неудержимо потянуло меня туда. Манили к себе необъятные просторы, глухая тайга, угрюмый северный океан, незаходящее солнце, вечные льды, белые медведи… Стал я мечтать о полетах в Арктику.

Бросил школу и перешел на работу летчиком в полярную авиацию.