Пролетая над одним островом, увидели внизу на отмели какие-то странные предметы. Нам показалось, что это лежат ржавые железные бочки.

Я подумал: может быть, где-нибудь разбило баржу, волнами принесло сюда и выбросило на берег эти бочки. Решил снизиться и посмотреть поближе. Но вдруг бочки зашевелились и подняли кверху страшные, клыкастые морды.

Это были совсем не бочки, а моржи…

А Дуная все не было. Куда он девался?

Наконец механик увидел внизу что-то похожее на дом. Вернулись и еще раз прошли над этим местом. Действительно, белые метеорологические будки. Дунай!

Но как сесть? Со стороны моря большие волны, а со стороны реки, должно быть, мелко. Некуда садится!

Однако людей нужно спасать. У них ведь вся надежда на нас.

Рискуя разбиться, сели на мелком месте. Бросили якорь. На берегу суетились в страшном беспокойстве три человеческие фигуры.

Мы спустили с самолета резиновую лодочку; в нее сел мой помощник. Спустя час на самолет поднялись зимовщики. Они были очень бледные, худые и слабые. Им пришлось полтора месяца питаться одним моржовым мясом, а из остальных продуктов остался всего лишь маленький мешочек пшена. Они его не ели — берегли на случай, если кто-нибудь заболеет. Моржовое мясо очень жесткое и грубое. Его даже здоровый человек с трудом ест, а больному совсем невмочь.

Наш самолет прилетел во-время.

Однажды я сделал посадку в устье реки Олеши.

Бросил якорь, и всем экипажем вышли на берег.

На берегу — якутская деревня.

Остановились на ночь в большой чистой избе старого якута. Он кормил нас гусятиной, а мы его угощали хорошим табаком и московскими конфетами.

Весть о нашем прилете разнеслась далеко по тундре.

Люди приезжали издалека только затем, чтобы посмотреть диковинную птицу — самолет — и людей, прилетевших из красной Москвы.

Утром к нам пришел якут с больным, измученным лицом. Правая рука у него была завязана тряпкой. Он ходил на охоту и изуродовал руку. Разорвалось ружье.

Я осмотрел руку. Она была опухшая, синяя. Начиналась гангрена, и якуту грозила верная смерть.

— Полечи, — сказал якут.

Но какой же я доктор? Нужно было отвезти больного в Тикси — там больница. Но якут не захотел лететь на самолете: боялся. Протягивал ко мне руку и настойчиво повторял:

— Полечи сам!

Жалко мне стало якута. Погибнет ведь!

На самолете у нас была аптечка и кое-какие хирургическое инструменты. Я велел принести их.

Услышав, что я хочу «резать якута», мои механики испугались и убежали из дома. Страшно показалось живого человека резать. Да я и сам побаивался. Никогда ведь не приходилось еще делать операцию.

Мы остались втроем в комнате: я, мой штурман Штепенко и больной якут. Прокипятили инструменты и стали готовиться к операции. Руку якута отмыли горячей водой и спиртом. Я волновался, потому что знал, как будет больно якуту. Потом подумал: лучше ему помучиться — зато, глядишь, жив будет.

Больной мне попался на редкость терпеливый. Он сидел на табуретке, прислонившись к стене, чтобы не упасть. От боли у него, должно быть, кружилась голова. Нахлобучив шапку на глаза, чтобы не видеть, как я буду резать руку, якут пел на своем языке какую-то песню. Зачем он пел, не знаю.

И чем ему больнее было, тем громче пел…

Я отрезал якуту два пальца и забинтовал руку…

Вот так поневоле мне пришлось стать доктором.

Был конец зимы. На маленьком сухопутном самолете я вылетел из Усть-Порта вдоль берега Енисея в Дудинку. Со мной летел механик Исаев и пассажир — женщина Остроумова.

Путь был недалекий, погода хорошая, и мы вылетели, как на прогулку.

Но вскоре вдали показалась какая-то подозрительная дымка; немного погоди самолет стало сильно качать. Надвигался туман, и я еле-еле различал внизу берег реки.

Ветер все крепчал и наконец стал настолько силен, что Остроумова едва не вылетела из кабины.

Делать нечего, нужно садиться и переждать туман. Сели на лед недалеко от берега. Ветер настолько разыгрался, что боялись за самолет: как бы его не унесло. У нас были с собой лыжи. Вкопали их стоймя в снег и привязали самолет.

Дожидаясь, пока лыжи вмерзнут в снег и укрепятся, мы втроем целых пять часов держали самолет руками.

Стало холодно. Сидели под хвостом и, чтобы согреться, пели песни. По-настоящему пела одна Остроумова — у нее голос хороший. А мы ей подтягивали козлиными голосами…

Когда и песни перестали помогать, решили что-нибудь изобрести и укрыться от холода.

Я вылез было на крутой берег, но ветер сшиб меня обратно вниз.

Взяли палки от лыж и стали с механиком копать в крутом снежном берегу пещеру.

Выкопали. Правда, очень маленькую. Втиснулись туда втроем. Я свернулся клубком и уснул. Механик приткнулся ко мне.

Остроумова всю ночь не спала: отгребала снег от входа. Заметет — и не вылезешь!

Утром пурга усилилась. Мы принялись расширять наше логовище.

Принесли из самолета примус, которым разогревают мотор перед полетом. Сначала растопили в чайнике снег, а потом вскипятили чай. Немного согрелись. Мне очень курить хотелось, а нечего. Высыпал из кармана крошки, смешал с оставшимися крупинками табака, просушил на примусе и закурил.

Настала вторая ночь. Сквозь сон слышал, как Исаев взял у меня из кармана спички и зажег примус. Он то загорался, то опять гаснул.

В нашей пещере стало тепло. Потолок и стены подтаивали, и на нас лились потоки воды. Скоро мы совсем вымокли.

Снаружи с прежней силой свирепствовал ветер.

Под утро примус погас. Исаев разбудил меня и спросил, есть ли у меня еще спички. У меня больше не было. Пришлось сидеть в темноте и чувствовать, как постепенно стынет воздух в нашей пещере.

Мокрая одежда стала обмерзать.

Утром я вылез наружу посмотреть самолет. Его замело снегом.

На ледяном ветре моя одежда замерзла и стала, как железная, — совсем не гнулась.

Третьи ночь была самая страшная. Было очень холодно и хотелось есть. Питались снегом…

На рассвете Исаев услышал вдалеке собачий лай. Потом услышала Остроумова и я. Нас ищут!

Я высунулся в отверстие пещеры и увидел сквозь пургу очертания собачьей упряжки. Раздался выстрел. Мы в ответ закричали хором. Упряжка подъехала к нашей пещере. Послышались знакомые голоса.

Через полчаса мы уже ехали на собаках в сторону Дудинки.

Скоро нам попалась на дороге охотничья изба. В ней было тепло. Даже жарко.

Разделись, напились горячего чаю и повалились спать.

Спали почти два дня, пока бушевала пурга.

Когда она утихла, мы вернулись к самолету и через час были в Дудинке.

Там решили, что мы заблудились, и выслали на поиски нас людей с собачьими упряжками. Они разъехались во все стороны.

Одна из них и нашла нас.

В 1936 году отдыхал я на Кавказе, на курорте.

Показалось мне там скучно. Не вытерпел и уехал раньше срока обратно в Москву. Пришел как-то утром в Управление полярной авиации узнать, какие там новости есть. Сидел в кабинете у начальника и разговаривал с товарищами-летчиками.

В комнату вошел Михаил Васильевич Водопьянов, поздоровался со иной и отвел в дальний уголок.

— Слушай, есть одно дельце…

— Какое?

— Слетать нужно в одно местечко…

— А что это за местечко?

— Северный полюс…

И рассказал мне Михаил Васильевич свою мечту.

Полететь мы должны целой эскадрой из больших, тяжелых самолетов, сесть на полюсе, построить там полярную станцию и вернуться обратно.

— Ну как, — улыбаясь, спросил Водопьянов, — полетим?

— Что же тут спрашивать? — только и мог ответить я. — Кто же из летчиков всего света не мечтает попасть на полюс?