Так и есть: догадались! Правду говоря, и догадаться нетрудно. Посмотреть мой документ на свет, и сразу видно: старые цифры ножичком соскоблены, а новые написаны.
— Сам догадался! — сказал я председателю, и так мне вдруг себя жалко стало, впору хоть плакать.
Рассказал я комиссии все начистоту, как было дело и как мне хочется учиться, чтобы стать летчиком. Поверили мне военные и даже хмуриться перестали.
А принять в школу все равно не приняли.
Поругали, чтобы в следующий раз жульничеством не занимался, и отпустили, сказав на прощанье:
— Подрасти — тогда и в школу примем.
Так и пришлось мне вернуться домой. И в Крым я не попал и в школу тоже.
Обидно, а делать нечего. На другой день взял топор и пошел опять в артель плотничать.
Да когда же наконец я вырасту?!
Глава VI
В ТЕХНИКУМЕ
Прошел еще год. Я стал хорошим плотником. Много денег зарабатывал. Об учебе и не думал. Когда там! Да и не хотелось зря думать. До восемнадцати лет еще долго. Целых два года. Раньше все равно не примут — скажут: несовершеннолетний.
Однако, когда пришла осень, затосковал я. Очень уж скучно жилось! Остался я один. Павел Иванович куда-то совсем уехал из города. В «клубе летчиков» поселились футболисты.
И вот решил я еще раз попытать счастья — поступить в военную школу летчиков.
Опять приехал в Москву. Благополучно миновал я докторов и приемную комиссию — нигде не зацепился. А когда начались экзамены, осрамился. Оказывается, я все перезабыл, чему учился в школе. Да и как не забыть, когда год целый не учился совсем!
Не сдал я экзамена, вернулся домой расстроенный.
Несколько дней просидел дома, никуда не показываясь, — стыдно было. Потом опять взялся за топор.
Решил работать и учиться, чтобы на будущий год во что бы то ни стало поступить в школу летчиков.
Но, видно, не судьба! Несчастья преследовали меня одно за другим. Неожиданно умер отец. Я остался единственным работником в семье. А потом и сам заболел. Делали мне операцию в больнице — едва выжил. Все лето пролежал на больничной койке.
Лежишь бывало один и думаешь: «Все пропало! Не быть мне летчиком никогда! К экзаменам не подготовился да вдобавок заболел. Такого хилого в летчики не возьмут».
И решил я не думать больше попусту, не мечтать об аэропланах и летчиках. Останусь, мол, на веки вечные плотником…
Стал я хмурый, нелюдимый, неразговорчивый. Бывало слова от меня не добьешься — все молчу. А смеяться совсем разучился.
Были у меня товарищи, тоже плотники, комсомольцы. Когда я заболел, стали они навещать меня в больнице. Яблок бывало принесут, винограду, книжку интересную. Славные ребята!
А я яблоки съем, книжку прочту и опять молчу. Спросят что-нибудь, сквозь зубы отвечу, неохотно. А сам думаю: «Отвяжитесь, мол! Без вас тошно!» Смекнули ребята: плохо парню, надо ему помочь.
И стали они допытываться, чего мне хочется. Узнали от кого-то стороной, что я учиться хотел, да ничего не вышло. Подняли ребята на ноги комсомольский комитет, профсоюз — заварилась каша! А всё из-за меня!
Когда я понравился и приготовился выходить из больницы, пришли мои ребята. Веселые, обступили меня, поздравляют с выздоровлением. Потом один из них говорит:
— Слыхали мы, Паша, ты учиться хочешь! Достали тебе путевку в строительный техникум… Поезжай! Учись!
Думали они меня обрадовать, а я вздохнул вместо этого… Хотел сказать милым ребятам: «Я же в летчики хочу!» Да подумал: обидятся. Скажут: «Мы для тебя старались, а ты, оказывается, свинья неблагодарная!»
Ваял я путевку и думаю: «Ну что ж, не удалось стать летчиком, буду архитектором, инженером. Все лучше, чем простым плотником… Все равно, где учиться, только бы из этого города убежать! Надоел он мне!»
И вот очутился я в Москве, в строительном техникуме. К началу занятий опоздал по болезни. Общежития мне не досталось. Бродил по Москве так, ночуя, где удастся. Потом нашелся у меня новый товарищ по техникуму, Коля Федякин, хороший малый. Из бывших беспризорников. У него койка была в общежитии.
Как-то он меня спрашивает:
— Ты, браток, где живешь?
А я не знаю, что и ответить.
— Везде, — говорю.
— Ага! — усмехнулся Коля. — Понятно! Значит, адрес твой такой: «Москва, вход с парадного».
Я тоже засмеялся.
— Именно, — говорю, — адрес точный.
— Ну что же, горемыка, иди ко мне на койку! Будем вдвоем жить. Как-нибудь устроимся! Только ты, когда спать будешь, в ухо мне не дыши! Не люблю!
— Ладно, — говорю, — я, пожалуй, и вовсе дышать не буду…
Крепко мы сдружились с Колей. Всю зиму прожили на одной койке и друг без друга — никуда.
Коля — парень такой: везде бывал и все знает. Начнет рассказывать — заслушаешься. И такой он живой, бойкий, веселый! А меня «Медведем» прозвал. За то, что я неуклюжий, неповоротливый.
Так и звал меня: «Пашка Медведь».
Вот однажды мы с ним разговорились, лежа вдвоем на одной койке. Собственно, говорил сначала одни Коля, а я, по обыкновению, слушал, помалкивал.
— Буду я инженером, — говорил мой новый приятель, — буду дома строить! Я, знаешь, Медведь, много думал, кем мне быть. И то хочется и это… А всего не возьмешь. Я вот был беспризорником. Знаешь, какая это жизнь? Вольная и бездомная. Куда хочешь, туда и едешь. А дома нет. Живешь где попало. Где только я не жил: в пустых вагонах, в котлах, где асфальт варят, в пустых кадушках… Однажды пришлись целый месяц под мостом жить. Внизу — вода. Со всех сторон ветер. Осень была. Мок на дожде, зяб… Бывало только и думаешь: хорошо сейчас людям в домах живется! И вот однажды, когда поймали всю нашу компанию, привели меня в комиссии. Спрашивают: «Что ты делать хочешь? Где хочешь учиться?» Я раскинул умом в решил — буду учиться дома строить. Чтобы людям теплее жилось. Потому что, Медведь, очень плохо живется, когда холодно!
Позавидовал я Коле и вздохнул.
— Ты о чем вздыхаешь, Медведь?
— А я вот, Колька, летать хочу…
— Летать? Что же — это не плохо. Видал, как летают.
— Только не удается никак…
И рассказал я Коле про все. Как строил планеры, как плотничал и ездил в Москву поступать в школу. О всех своих неудачах. Знал, что Коля меня насмех не поднимет.
Так и вышло.
— Плохи твои дела, Медведь! — сказал Коля, когда я кончил рассказывать. — Это плохо, когда приходится делать не то, что хочется… Ну, дай срок, я тебя с одним человеком познакомлю. Может быть, он и поможет твоему горю.
— А что это за человек? — полюбопытствовал я.
— Иван Архипыч. Это, брат, голова! Сам из летчиков! Да погоди, дай срок, я его приведу в нам в техникум — увидишь.
Через несколько дней действительно появился у нас Иван Архипович.
В серенькой шинели, сутуловатый немного, лицо доброе, с усмешкой. Пожилой уже. Сразу всем ребятам понравился. Как принялся рассказывать о гражданской войне, как он там летал, так ребята и заслушались.
Никогда я еще не слышал, чтобы можно было так интересно рассказывать! Всю бы ночь слушал!
Должно быть, Коля ему обо мне рассказал, потому что в конце вечера подошел ко мне Иван Архипович, взял под руку, отвел в дальний уголок и стал расспрашивать обо всем. А потом сказал:
— Знаете что, молодой человек? Возьмитесь-ка вот за какое дело. Организуйте здесь в техникуме планерный кружок. Обещаю вам помогать во всем…
— Иван Архипыч! — сказал я. — Надоело мне планеры строить. Толку в этом деле никакого не вижу. Построишь планер, а он не полетит…
— Надо так строить, чтобы полетел…
— Все равно не хочется. Если и полетит, так мне-то что? Не я летать буду, а кто-нибудь другой…
— Обещаю, если построите планер, то сами на нем летать будете…
Ну, раз так — я согласился. Только бы летать! Замечательным человеком оказался этот Иван Архипович! Много лет прошло с тех пор, как я познакомился с ним. Но и сейчас и всегда буду вспоминать о нем с большой любовью и нежностью.
