В то же мгновение сидевший за рулем немецкий солдат вскинул руки, слетел с седла, мотоцикл вильнул, свет фары метнулся в поле, и машина с ревом рухнула в придорожную канаву, забилась там, как подбитая птица.

Кто-то дико закричал.

Кротова вскочила с земли, бросилась к дороге. Бунцев, не успев опомниться, за ней.

Возле мотоцикла, оглушенный внезапным падением и, видимо, сильно помятый, возился на земле солдат без пилотки. Постанывая, он пытался подняться на ноги. Бунцев замер лишь на мгновение. Он знал: солдата надо убить. Немедленно. Оставлять в живых его нельзя. Надо убить, пока солдат не пришел в себя и не схватился за оружие. Но ему еще никогда не приходилось убивать человека, сойдясь с ним лицом к лицу…

Бунцев увидел: радистка метнулась к солдату, сбила его, навалилась на отчаянно закричавшего…

— А, сволочь! — вырвалось у капитана.

Он рванулся вперед, уже не сознавая происходящего, зная только одно: то, что нужно сделать, нужно сейчас сделать ему, а не радистке, не женщине…

Солдат дернулся и затих.

— Где второй? — лихорадочно спросила Кротова. — Ищите второго! Теперь я сама…

Бунцев, не чувствуя ног, выбрался на щебенку. Водитель мотоцикла валялся на обочине, как падал — лицом вверх. Капитан нагнулся.

Голова, едва Бунцев прикоснулся к ней, качнулась, словно чужая распростертому телу.

Капитан стоял на коленях и часто дышал…

— Документы взяли? — услышал Бунцев быстрый голос Кротовой. — Ищите на груди!

Стараясь не глядеть на голову убитого, Бунцев торопливо расстегнул прыгающими пальцами нагрудные карманы мотоциклиста, нащупал какие-то бумаги, запихал в куртку.

— Пистолета нет? — спросила Кротова.

— Нет… — сказал Бунцев. — Черт!.. Как его…

— У того я взяла автомат. Надо еще поискать. В коляске.

В коляске мотоцикла они обнаружили только сумку с инструментом. Но, поднимая мотоцикл, Бунцев задел ногой что-то твердое, нагнулся и нащупал второй автомат.

— Есть, — сказал он.

— Вот и оружие, — сказала Кротова. — Мотоцикл знаете?

— Баловался…

Бунцев ощупывал ручки мотоциклетного руля, уже разбирал, где газ, где тормоз, поражаясь тому, как обыденно отвечает Кротовой, словно ничего не произошло.

— Не поврежден? — спросила радистка.

— Вроде нет… Надо попробовать…

— Выводите на дорогу, товарищ капитан.

Радистка уперлась в люльку, вдвоем они выкатили тяжелую машину из канавы.

От мотоцикла пахло бензином, и знакомый, давно привычный запах горючего действовал на Бунцева странно успокаивающе.

«Иначе мы не могли, — впервые ясно подумал он. — Война. Мы не могли иначе».

Он рывком нажал на педаль. Мотоцикл фыркнул, но не завелся.

— Ничего! Заработаешь! — яростно сказал Бунцев мотоциклу. — Заработаешь, друг!

Он выжал газ, давнул на педаль, еще давнул, и машина затрещала, оживая в привычных руках и подчиняясь им.

— Надо убрать этих! — крикнула в ухо капитану Кротова. — Нельзя их оставлять!

Бунцев оглянулся на трупы солдат. Да. Оставлять их на дороге нельзя было. Но он не стал глушить мотор. Почему-то было легче оттого, что мотор трещал.

— Куда их? — крикнул Бунцев радистке, отрываясь от машины.

— Где-нибудь должны быть труба или мостик! Погодите!.. Я сейчас!

Кротова быстро пошла по дороге в сторону шоссе.

Бунцев стоял около мотоцикла.

Волнение еще не улеглось, но он уже ощущал трепет ветра, запахи ночной земли, вновь слышал далекий шум шоссейной дороги, видел дрожащие огоньки хутора.

«Как быстро… — толчками бились мысли. — Там, на хуторе, конечно, не могли понять… Как быстро…»

Он поглядел на водителя мотоцикла.

Чувства жалости не возникало.

Вместо жалости на Бунцева нахлынула волна ненависти к убитому.

«Ты! — с яростью подумал Бунцев. — Ты заставил меня убить себя! Я никогда не хотел убивать! Но ты заставил! И я убил тебя, и если бы ты воскрес — слышишь, ты?! — если бы ты воскрес, я бы опять тебя убил, потому что ты заставил меня убивать людей! И я буду вас убивать! Слышишь, ты? Буду! Пока не убью всех, кто держит оружие! Чтобы вы не заставляли меня убивать! Чтобы никого не заставляли! Потому что люди должны жить, а не убивать!»

Радистка потрясла Бунцева за руку:

— Товарищ капитан! Есть! Труба. Там, дальше. Надо нести.

Бунцев оторвал взгляд от водителя мотоцикла.

— Да, — сказал он. — Давай понесем… А машина?

— Пока оставьте…

Бунцев отпустил руль:

— Давай. Сначала этого. Давай, берись…

Водоотводная труба находилась шагах в семидесяти, и перетащить оба тела было нелегко, но Бунцев и Кротова перенесли их и затолкали в трубу, где затхло воняло стоялой водой и плесневелыми камнями. Потом радистка побродила по щебенке, подобрала пилотку водителя мотоцикла, поискала, не осталось ли других следов, но ничего больше в темноте не нашла и вернулась к машине.

— Все, — сказала Кротова. — Теперь поехали, товарищ капитан. Быстрей!

Она забралась в коляску мотоцикла.

— Вы на унты жаловались, — нервно смеясь, сказала Кротова. — Теперь легче будет. Теперь колеса есть.

— На машине я вдвое человек, — сказал Бунцев, усаживаясь в седле. — Ну, Ольга! Я такую, как ты, впервые вижу…

Он стронул мотоцикл и повел по дороге, удаляясь от хутора. Машина слушалась, хотя и норовила вильнуть на ямках и бугорках щебенки. Бунцев почувствовал горячащий азарт удачи.

— Значит, на шоссе? — пригибаясь, крикнул он Кротовой.

— На шоссе, товарищ капитан!

— И к первой колонне?

— К первой же колонне! Там поглядим!

Бунцев удержал вильнувший мотоцикл, выпрямил, стиснул зубы, прибавил газу, и машина, завывая, рванулась вперед, в ночь, к шоссе.

Нина Малькова сидела на шершавом полу наглухо закрытого кузова тряского грузовика, поддерживая голову обессилевшей от болезни и побоев Шуры.

Нина понимала, что смерть близка. Она поняла это еще в тюрьме по лицам вошедших в камеру гестаповцев, по их голосам, по их жестам, потому, что «такие» лица, «такие» голоса, «такие» жесты могли быть лишь у тех, кто ведет к виселице или яме… Ей пришлось помогать Шуре. Шура уже никого не узнавала, ноги у нее подкашивались, глаза не открывались. Нина вела Шуру по коридорам, потом по двору, к высокому черному фургону, где возле открытой задней двери стоял с карманным фонариком какой-то человек в высокой фуражке эсэсовца и недовольно кричал высоким тенором на солдат. Поднять Шуру в фургон Нина не сумела. Ее самое приподняли и толкнули в грузовик, а потом бросили туда же Шуру, и Нина оттащила подругу в угол, положила ее голову на колени и притихла, отдыхая.

Из своего угла она видела, как вталкивали в фургон трех мужчин. Один показался Нине похожим на крестьянина, приютившего беглянок. Двух других Нина не знала, но ей показалось, что один уже мертв: брошенное в грузовик тело ударилось о доски с тупым стуком.

— Готово! — недовольно сказал кто-то. — И подумать, что из-за пяти дохляков…

— Не рассуждать! — оборвал звонкий тенор. — Закрыть дверь.

— Слушаюсь, господин шарфюрер!

Дверь захлопнули, в кузове воцарился мрак, и доносившиеся снаружи звуки стали глухими, ватными. Кто-то ходил, кто-то о чем-то спрашивал, послышался шум подъехавшей машины, кто-то рассмеялся, потом грузовик слегка тряхнуло — видимо, садился шофер, — зарокотал мотор, и начало покачивать и трясти…

Нина очнулась, когда грузовик, завывая, брал подъем. Голова Шуры сползла с коленей, Нина сама съехала с места, ей пришлось кое-как вновь подбираться к углу кузова. Пока она подбиралась, фургон выехал на ровное, мотор загудел спокойно, и тряска улеглась. Нина с облегчением закрыла глаза. Ей послышалось, что рядом, в глухой темноте фургона, кто-то бормочет, и по интонациям бормотавшего она поняла, что неизвестный молится. Чему он молился? Зачем молился? Ведь тряска кончилась, дорога пошла гладкая, похоже было, она еще долго будет гладкой, ведь ехали быстро! И мотор гудел так ровно, так деловито, так надежно!..