«В Судаке было пустынно тогда, — рассказывала Варвара Леонидовна. — Пять дач на берегу, кордон, маяк и здания Русского и Российского пароходных обществ. Тишина, безлюдье… Только пограничники бродили по пляжу, собирая камешки, да изредка приезжало на берег татарское семейство, забавляя нас тем, что мужчины въезжали в море верхом на лошадях, а женщины купались в платьях и шароварах.
В 1899 году мы жили на даче Айвазовских: Брунсы с сыном, Александр Афанасьевич и я с Эльвиной и Лесенькой.
Александр Афанасьевич писал там вокальный квартет «Птичка божия». Первыми исполнителями квартета были Сергей Федорович Брунс, певец-любитель Ф.А. Стевен, сестра Александра Афанасьевича Лиза и я.
Спевки происходили на уединенной даче, скрытой от взглядов прохожих высокими пирамидальными тополями. В цветнике около дачи было столько роз, что, едва мы спускались в долину, наполненную стрекотом цикад и звоном древесных лягушек, как уже слышали их благоухание.
В августе в Судак прибыли Айвазовские. Сначала вкатился во двор фаэтон с прислугой, посланной спозаранку, чтобы приготовить обед к приезду господ. Потом цугом въехали гости. В последнем фаэтоне, рядом со своей чернобровой супругой, восседал Иван Константинович Айвазовский в люстриновом пиджаке, соломенной шляпе и с белыми бакенбардами».
На даче стало оживленно. Еще минувшей зимой, воспользовавшись приездом Александра Афанасьевича в Симферополь, Айвазовский пригласил его к себе в Феодосию для участия в «итальянском вечере»[31]. Исполненный жизнерадостности художник и теперь искал общества молодого музыканта, который горячо разделял его любовь к искусству и природе Крыма. Все вокруг привлекало внимание художников, все становилось предметом их восторженных бесед. И алый под закатными лучами Алчак, напоминающий сфинкса, и золотое облако, и звезда на бледно-изумрудном небе. Они осматривали овеянные легендами развалины Генуэзской крепости, ездили на линейке в Новый Свет и прогуливались по террасе дома Айвазовского, откуда открывался широкий вид на море.
Когда темнело, они музицировали.
Как некогда Глинке, Айвазовский наигрывал Спендиарову татарские напевы, пополняя его сокровищницу крымских записей. Затем он удобно усаживался в кресло и, задумчиво сощурив блестящие глаза, выслушивал музыкальную исповедь молодого друга[32].
Женитьба
В начале октября 1899 года Иван Константинович предложил Спендиарову-отцу построить в недавно приобретенном ялтинском доме «художественно-музыкальную залу», где бы он мог выставлять картины, а Александр Афанасьевич — исполнять свою музыку. Но спустя месяц в ответ на письмо Афанасия Авксентьевича, решившего приступить к выполнению желания художника, тот сообщил, что «нездоровье отняло у него всякую охоту» и поэтому он берет назад свое предложение, «разве что вы осуществите его для Александра Афанасьевича».
В начале 1900 года Айвазовского не стало…
Спендиаров подошел к последней фазе своих занятий с Римским-Корсаковым — сочинению «Концертной увертюры».
Работа над ней сперва не клеилась. Чувства, призывавшие его к осиротевшей семье брата, становились все острее и настойчивее. «Музыкальные дела мои идут хорошо, — писал он отцу 6 апреля 1900 года, — сочинения мои исполняются в концертах; но сочинение увертюры для оркестра, над которой я теперь работаю, идет несколько медленно и вяло, причиной чему служит то, что по мере приближения времени моего отъезда домой во мне все больше и больше разгорается нетерпение и желание поскорее видеть дорогих мне лиц…»
Он приехал в Симферополь в двадцатых числах мая. В доме его родителей стало немноголюдно: вслед за старшими сестрами покинула его и мечтательница Валя. Она вышла замуж за доктора Чемберджи — свидетеля последних мгновений жизни Лени. Не было в Симферополе и Натальи Карповны: занемогшая после смерти сына, она лечилась в Карлсбаде.
Остальных членов семьи, собравшихся в доме на Севастопольской, объединял златокудрый мальчик, весело плясавший под музыку из «Сказки о царе Салтане», в то время как мать его, хлопая в ладоши, напевала: «Танцуй, Леся, танцуй, Леся, Лесенька!»
Что-то новое и светлое появилось в настроении дома.
При утреннем пробуждении вместе с теплым ароматным ветерком влетали в окна «флигеля мальчиков» голоса отца и Вари, поливавших розы.
Писать хотелось умиротворяющую музыку. Оставив на время работу над «Увертюрой» и «Татарским танцем», Александр Афанасьевич сочинил нежную «Восточную колыбельную»[33].
Убеждение, что Ленина семья должна стать его семьей, все более утверждалось в его душе. Несмотря на отказ Вари, решившей остаться вдовой, он не сомневался в своем будущем с ней.
Брак Александра Афанасьевича и Варвары Леонидовны был решен в ту же осень. Но армянская церковь запрещала жениться на вдове брата, и Александр Афанасьевич решил перейти в лютеранство. «Забыть не могу, как Саша зубрил немецкие молитвы! — говорила Варвара Леонидовна. — Твердил за обедом, на прогулках, в гостях…»
Венчание состоялось в Одессе 27 февраля 1901 года. Обставленное чрезвычайно скромно, оно происходило в запорошенной снегом немецкой церкви, в присутствии Эльвины Ивановны с Лесенькой, Брунсов и еще двух-трех одесских родственников.
Через несколько дней Спендиаровы уехали в Петербург.
Первое исполнение «Концертной увертюры»
Александр Афанасьевич ввел свою молодую жену в общество петербургских музыкантов.
«После какого-то концерта мы провели вечер у Александра Константиновича Глазунова, — вспоминала Варвара Леонидовна. — Его мать, Елена Павловна, громадная женщина в стоящих колом юбках, вышла к нам вся залитая бриллиантами. Я заметила, что у нее такие же крошечные и неприветливые глаза, как у сына, и что сын был ее кумиром.
У Глазуновых я познакомилась с пианистом, дирижером и композитором Феликсом Михайловичем Блуменфельдом. Он поразил меня своей красотой и живостью. Бывали мы у Оссовских, Миклашевских, Черепниных…
Тотчас же по приезде мы нанесли визит Римским-Корсаковым. Супруги показались мне сперва суховатыми, но на редкость сердечное гостеприимство, проявленное по отношению к нам всеми членами семьи, навсегда уничтожило это впечатление.
Петербургские музыканты очень симпатизировали Александру Афанасьевичу. И надо сказать, что он отвечал им сторицей: хотя мы были совсем недавно повенчаны, он, завидев кого-нибудь из своих коллег, готов был покинуть меня в фойе театра и даже на улице. Когда же они собирались друг у друга для музицирования, он не подходил ко мне весь вечер, простаивая у рояля, за которым виднелась стриженная бобриком голова Римского-Корсакова и черная шевелюра Блуменфельда.
Мы пробыли в Петербурге до самого лета. Вернулись в Симферополь после концерта, в котором впервые исполнялась «Концертная увертюра».
По традиции, издавна установленной в Беляевском кружке (это было объединение музыкантов, группировавшихся вокруг мецената, страстного любителя музыки М.П. Беляева), все новинки, и в том числе новые произведения Николая Андреевича, проигрывались на репетициях Придворного оркестра. Таким же образом была прослушана «Концертная увертюра» Спендиарова.
Римский-Корсаков удостоил ее одобрения, и Александр Афанасьевич счел возможным отдать «Увертюру» на суд публики.
Он решил обратиться к известному в то время дирижеру Николаю Владимировичу Галкину. «К. нему-то мы и отправились с Александром Афанасьевичем в одно прекрасное майское утро, — пишет в своих воспоминаниях, Георгий Александрович Меликенцов. — Как только Николай Владимирович узнал, что имеет дело с учеником Римского-Корсакова, авторитет которого высоко ценил, он тотчас же выразил готовность продирижировать «Увертюрой» на одном из ближайших концертов, посвященных исполнению русских симфонических произведений».
