— Это было всего лишь приветствие от наших немецких союзов.

— Значит, и у вас рабочим живется плохо? — осведомился Джон.

Пауль готов был разразиться в ответ длинной речью, но Тейлор и Гарни прервали его. Они торопились в редакцию «Бирмингемской газеты», которой заправляли.

Паулю оказалось по пути с Джоном. Пошли рядом. На базаре у рыбных рядов они натолкнулись на немногочисленную толпу вокруг оратора, трибуной которому служил закрытый рундук. По тому, как уверенно, точно цепкая птица, двигался он по узкому пространству, было видно, что говорить с такого рода возвышения вошло у него в привычку.

— Это Стефенс, пылкий парень. Зубастый! — шепнул Джон.

Пауль остановился. Нелегко ему было понимать торопливо произносимые, сливающиеся воедино слова агитатора. Тем напряженнее, внимательнее слушал он.

— Рабочие! Я революционер огня, ножа, крови и смерти. Будьте и вы такими. Оглянитесь кругом. Видите эти, похожие на тюрьмы, дома? Вас хотят загнать в них. Где ваши дети? Проданы. Бедные малыши, с изломанными непосильной работой членами, тащатся они по ночам из ада фабрик в свои безрадостные дома!

Негодование и гнев научили Стефенса красноречию. Странствующий поп-расстрига стал миссионером чартизма. Из рваных карманов его плисовой куртки, к изумлению немца, выглядывали знакомые книги Бентама, Шелли, Годвина.

«Ба, он ученое меня!» — готов был признать студент.

— Вооружайтесь! — продолжал Стефенс. — Закон о бедных обрек вас на рабство, на голод, на полное бесправие. Нарушены конституция и здравый смысл. Мы действуем законно. Законно говорить и думать о наших бедах, законно идти в ратушу и требовать справедливости, законно подписаться под протестом и хартией. Если понадобится, чтобы всякий мужчина взял винтовку, тесак, меч, пистолет, копье, пусть женщина возьмет хоть поясницы, а дитя булавку и иголку! Пусть все эти люди, с факелом в одной руке, с кинжалом в другой, объявят смерть каждому, кто разлучает родителей с детьми, мужа с женой. Если они не изменят своих законов, мы уничтожим фабрики хлопчатобумажных тиранов, мы разрушим их жилища, воздвигнутые с помощью грабежа и убийства, построенные на крови, на костях, на несчастье миллионов людей, которых бог создал для счастья…

Пауль и Джон пересекли базар. Навстречу им чаще попадались военные дозоры. У заводских ворот прохаживались полицейские.

— Быть буре, — пробормотал Джон.

Пауль восторженно улыбался. Что может быть великолепнее революционной схватки?!

— Я ее увижу! — неосторожно вырвалось у него.

— Уж не за этим ли сэр приехал к нам? — спросил старик зло.

Щеголеватый, напыщенный Пауль стал ему с первого взгляда неприятен, и лишь из уважения к Тейлору Джон старался побороть свое ощущение.

Они продолжали идти вместе, но молчали.

Во дворике одного из домов лежали знамена, заготовленные для вечернего шествия к Буль-Рингу. Надписи на них показались суеверному Джону зловещими.

— Весной мы писали другое, — вспомнил он с сожалением.

Пауль, наоборот, одобрил лозунги и достал маленькую книжечку с обложкой из слоновой кости, чтобы вписать их на память. Как знать, не понадобятся ли они, когда в Германии вспыхнет революция?

«Тираны, верьте и трепещите!»

«За жен и детей мы будем бороться вплоть до ножей», «У кого нет меча, пусть продаст свое платье и приобретет меч», — записывал Пауль.

К шестам знамен женщины привязали фригийские колпаки свободы. Пауль салютовал им своей высокой шляпой.

— Самые грандиозные и великолепные празднества будут на земле, когда победит труд, когда рабочие придут к власти, Только им доступен размах, достойный революции и свободы, — сказал студент.

Он патетически опустился на колени и поцеловал ткань рабочего знамени, Старый Джон неодобрительно поморщился.

— Что вы, сэр, в церкви, что ли? — сказал он почти сердито.

Его занимали другие мысли и чувства, Как предотвратигь кровопролитие? Силы так неравны. Рабочие безоружны. Он решил пробраться в казарму и выяснить, готовы ли солдаты, в случае приказа, стрелять в безоружную толпу. Слабая надежда еще не оставляла его. Может, не будут стрелять?..

Близились сумерки, и с ними митинг на Буль-Ринге, В городе нарастало возбуждение. Торопливо запирались лавки. Грохот опускаемых на витрины железных штор был гулок, как выстрелы. Пустели улицы центра, те, что ближе к ратуше и банкам. Опасливо озирались прохожие. Невесело смотрели присмиревшие, ничем не украшенные дома.

Джон раздумал идти в казармы — времени не оставалось. К тому же болтливый немец не оставлял его в покое и донимал расспросами и поучениями. Старик давно сбежал бы, но соблазнился приглашением отобедать. Они зашли в трактир, съели но превосходному бифштексу и запили пивом. В таком пиршестве Джон давно не участвовал. Он подобрел, перестал хмуриться.

Настало время идти на митинг. Приближался спокойный влажный вечер. От необычайной сырости болели старческие, ослабленные ревматизмом ноги. Джон едва шел и впервые за последние несколько месяцев снова ощутил свою немощность и дряхлость.

— Нам кушать вредно, мы к этому непривычны. Хозяева вымуштровали нас, отучили от мяса, — объяснял, грустно улыбаясь, свою слабость Джон, едва поспевавший за Паулем.

Буль-Ринг начинался за большим сталелитейным заводом. Как майские жуки, мигали факелы собравшихся. Их было много.

Пауль отстал от Джона. Ему хотелось в этой неспокойной, готовой ко всему толпе быть одному, чтоб все подметить и лучше запомнить. Юный студент с малолетства был ненасытным туристом, и здесь, на Буль-Ринге, он не мог побороть в себе того же чувства гордости в миг достижения цели, которое случалось ему пережить на альпийской вершине, у шлагбаума долгожданного города, на берегу дикого озера.

Оглядывая луг, Пауль вспомнил его историю. Воины Кромвеля слушали здесь речи — наполовину проповеди, наполовину воинственный клич — своих вождей. Люди в белых балахонах жгли здесь трупы умерших от чумы. В праздники пировали здесь мастеровые и подмастерья. Вместо чартистских знамен колыхались над ними знаки и гербы цеха.

Далекие времена феодального разгула и мощи! Пауль все дальше углублялся в глухие тупики веков. Он гордился своими познаниями.

Но Буль-Ринг жил настоящим и потребовал от него того же.

На трибуне рабочий с окладистой рыжей бородой развернул оппозиционную газету, собираясь прочесть вслух какую-то поразившую его статью. Но ему не пришлось начать чтение. Отряд полиции с ружьями и дубинками, только что прибывший тайно из столицы, внезапно ворвался на луг. Полицейские врезались в толпу, и началось избиение. Все смешалось на Буль-Ринге.

Джон содрогнулся, услышав незабываемый вопль поверженных на землю, избиваемых, затаптываемых сапогами людей. Отчаянно кричали дети. Им вторили матери. Проклятья, угрозы, рев… Рабочих били прикладами, хлестали ремнями, топтали. Они поднимались, окровавленные, раненые, и бросались снова в рукопашный бой. Они были безоружны.

Не отдавая себе отчета в происходящем, пронзенный необъяснимым током паники, пронесшимся по лугу, Джон ринулся сначала прочь от наступающих жандармов. Вокруг, шипя, гасли факелы. В темноте старик спотыкался на что-то живое, корчащееся, стонущее, наступал на сметенных толпой, распростертых людей. Но внезапно, как началось стихийное бегство, так же мгновенно оно остановилось. Джон увидел себя в рядах дезертиров и схватился за голову. Что его гнало? Сколько времени он бежал, как трус, как изменник? Но кто думает о времени, падая в бездну?!

— Позор отступникам, позор трусам! Ни шагу назад! Да погибнут тираны! — крикнул старик хрипло и бросился вперед.

— Да погибнут предатели! — крикнули ему.

И люди вновь соединились и загородили собой путь наступающим врагам. Полиция дрогнула, отступила, Но к Буль-Рингу в это время со всех улиц стекались конные и пешие воинские части. Полиция, обнаружив укрепленный тыл, оцепила луг и заняла все проходы в город. Передышка дала возможность рабочим подобрать раненых и убитых. Без слов, без рыданий отыскивали и подбирали при свете вновь зажженных факелов матери трупики своих растоптанных, растерзанных детей, несли их бережно и укладывали на ступеньки трибуны как кровавую жертву свободе, как символ грядущей мести. Над трибуной горели погребальные огни и развевались порванные в недавнем бою знамена. Доктор Тейлор, узнавший о побоище, бросился на Буль-Ринг, но по пути был арестован. Узнав об этом, рабочие сделали вылазку и попытались пробиться. Снова полилась кровь…