Панегирик и молитва проникнуты состраданием автора к трагическому завершению земного пути Андрея, а также уверенностью, что за свою мученическую смерть он достоин причисления к лику святых. Конечно, так писать мог только человек, очень близкий к Боголюбскому, переживший его смерть как свою личную трагедию. Наверное, это был игумен Федул. Погребение Боголюбского в Успенском храме как бы обязывало его придать этому событию торжественный характер, показать убиенного князя как защитника веры Христовой и великомученика, равного Борису и Глебу. Конечно, у Федула, занимавшегося летописанием, для сочинения панегирика были все возможности. Что касается особой близости автора к князю, то у нас нет данных, которые бы говорили о преимуществе в этом плане Микулы перед Федулом.
Когда и где написана «Повесть об убиении Андрея Боголюбского»? Н. Н. Воронин полагал, что подобные биографии выдающихся деятелей писались обычно вскоре после их смерти. Исходя из этой посылки, а также принимая во внимание наличие в «Повести» реальных подробностей, горячность и взволнованность стиля, он пришел к выводу, что она написана в пылу еще не остывших впечатлений, по свежим следам событий, возможно в конце лета 1174 г.[327] М. Д. Приселков полагал, что временем создания «Повести», вероятно, следует считать 1177 г., когда составлялся Владимирский летописный свод.[328] И. Хрущов датировал ее временем между 6 июля 1175 г. и 27 июня 1177 г.[329] Согласно Е. Ю. Перфецкому, создание «Повести» относится к концу 70-х годов, когда Всеволод в борьбе за власть пытался канонизировать убитого брата.[330]
Почти единодушное признание исследователями того факта, что «Повесть» написана во время, близкое к событию, по существу не оставляет сомнения в ее владимирском происхождении. По стилю она перекликается с киевской литературной традицией, однако идейно совершенно расходится с ней. В Киеве в 1174 г. о Боголюбском, осуществившем два разорительных похода в Южную Русь, невозможно было услышать не то что восторженных, но и просто сочувственных высказываний. Наоборот, в летописной статье 1174 г. Ипатьевской летописи киевский автор с нескрываемым сарказмом характеризует Андрея, который «исполнивься высокоумья» и «разгордевься велми», а также «погуби смысл свой невоздержанием».[331]
Пытаясь ответить на вопрос, когда эта панегирическая «Повесть» оказалась в Южной Руси, Н. Н. Воронин высказал оригинальное, хотя и ничем не подкрепленное мнение, что ее принес туда сам автор — поп Микула. Поддавлением Всеволода Большое Гнездо «Повесть» была якобы внесена в Киевскую летопись и должна была служить авторитету владимирской династии.[332] Странно, что Всеволод не проявил аналогичной обеспокоенности относительно владимирского летописания и не настоял, чтобы и в него был внесен полный текст «Повести». М. Д. Приселков полагал, что она попала в Киевский свод конца XII в. в 1200 г. через черниговского летописца Святослава Ольговича и его потомков.[333] В. П. Адрианова-Перетц представляла себе историю Ипатьевского текста «Повести» как результат редакторской работы составителя Киевского свода 1200 г., соединившего в одно произведение житийно-панегирический некролог Лаврентьевской летописи с рассказом Кузьмище Киянина.
Видимо, мы должны смириться с тем, что на основании имеющихся свидетельств нам не удастся определить, когда и какими путями «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» оказалась в Южной Руси. Более или менее уверенно можно только утверждать, что киевские летописцы не имели к ее составлению и редактированию никакого отношения. Соединение двух частей «Повести» безусловно является творчеством владимирского летописца, а киевский (наверное, это был игумен Моисей) только поместил ее под соответствующим годом в своем своде.
Очевидно, и давления никакого не было со стороны Всеволода Юрьевича, как думал Н. Н. Воронин. Скорее всего, он вообще не знал, что где-то в далеком от него Киеве над сведением отдельных летописных повестей трудится игумен Моисей. Если предположить цензорский надсмотр над созданием Киевского свода со стороны Всеволода, тогда невозможно объяснить, почему он настоял на включении в него «Повести» и не позаботился, чтобы были сглажены или изъяты отрицательные характеристики Боголюбского в других местах летописи. Ведь идеологически они диссонируют с общей тональностью «Повести» и последняя кажется среди соседствующих с ней текстов несколько чужеродной. Известно, что Моисей был приверженцем великого киевского князя Рюрика и всего рода Ростиславичей, но это не помешало ему включить в летопись панегирическую повесть о Боголюбском. Наверное, этот пример свидетельствует о большей идеологической лояльности летописцев к чужим текстам, чем кажется современным историкам.
Судя по продолжению летописной статьи 1175 г., в которой рассказывается о наступившей после смерти Боголюбского княжеской междоусобице во Владимиро-Суздальской земле, а также по статьям 1176 и 1177 гг., повествующим о перипетиях борьбы за наследие Андрея, кроме «Повести» в руках киевского сводчика летописи были и другие владимирские записи. Б. А. Рыбаков, будучи убежденным, что вся «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» написана Кузьмищем Киянином, полагал, что именно ему принадлежат тексты о событиях во Владимирской земле в 1174–1177 гг. Больше того, Кузьмище являлся также автором текстов, рассказывающих о черниговских делах. При этом свои прославления брата Андрея Михалка Юрьевича и Святослава Всеволодича Кузьмище будто бы составил в Чернигове, куда он, как предполагает Б. А. Рыбаков, прибыл в 1174–1175 гг.[334]
Внелетописных данных для подтверждения высказанного предположения нет, летописные совершенно не свидетельствуют в его пользу. Пространные и достаточно подробные тексты о владимирской усобице князей Михалка Юрьевича и Ярополка Ростиславича указывают на то, что описывает их непосредственный свидетель. Был ли это Кузьмище Киянин или игумен Федул, сказать определенно сложно. Некоторое предпочтение можно отдать Федулу на том основании, что в тексте содержатся постоянные обращения к Святой Богородице. Крестное целование утверждается Святой Богородицей, утверждение Ярополка Ростиславича во Владимире уточнено ссылкой на то, что сел он «на столѣ въ святѣи Богородице». Когда молодые князья Ростиславичи дали волю своим боярам, летописец отмечает, что пострадала от них прежде всего Святая Богородица (Успенский собор). «Намногое имание святоѣ Богородицѣ Володимѣрьскоѣ злато и серебро вьзяста, первый день ключи полатни церьковныхъ отяста и городъ ая и дани, что бяше далъ церкви той князь Андрѣй».[335] Конечно, такая подробность, как изъятие ключей от церковной ризницы Ростиславичами в первый день их пребывания на владимирском столе, могла быть ведома только лицу, который ведал этими ключами, — игумену Федулу.
Что касается небольших текстов о черниговских делах, то они не обязательно должны принадлежать владимирскому летописцу. О них, несомненно, хорошо были осведомлены в Киеве. К тому же летописные статьи 1175–1177 гг. содержат и другие известия, сообщающие о событиях в Смоленской и Волынской землях.
В Южной Руси тем временем продолжалась борьба за владение великокняжеским столом. После Романа Ростиславича киевским князем стал Святослав Всеволодич. Летописная статья 1177 г. сообщает, что смена князей произошла мирно. Под предлогом нежелания губить Рускую землю Роман отдал Киев Святославу, а сам ушел в Смоленск. В действительности Ростиславичи не отказались от своих прав на Киев и вскоре добьются от Святослава согласия на то, чтобы киевский стол занимали одновременно два князя: Святослав Всеволодич и Рюрик Ростиславич. Летописец инициативу этого мудрого решения отдает Рюрику, который после совета со своими боярами объявил о нем Святославу. «И размысливъ с мужи своими, угадавъ бѣ Святославъ старѣи лѣты и урядився с нимь, съступи ему старѣшинства и Киева, а собѣ взя всю Рускую землю».[336] Это оригинальное соправительство продолжалось до смерти Святослава (1194 г.) и достаточно подробно освещено в летописи.
