Летописец был свидетелем ужасного монголо-татарского нашествия и описал ее по свежим следам. Это хорошо видно из следующего фрагмента статьи 1238 г. «И кто, братье, о семь не поплачется, кто ся нас осталъ живыхъ, како они нужную и горкую смерть подъяша. Да и мы то видѣвше, устрашилися быхомъ и грѣховъ своихъ плакалися съ въздыханиемь день и нощь».[535]

Из всех древнерусских летописей XII–XIII вв. новгородская наиболее сориентирована на описание внутренней истории города и земли. В ней нашли освещение события, связанные с поставлением (архиепископов, игуменов и попов, строительством и освящением храмов, возведением мостов через Волхов, избранием посадников и введением князей, природными катаклизмами и знамениями, неурожаями и волнениями. Летописные записи поданы с такой мерой детализации, наполнены таким количеством фактических данных, что представляют собой своеобразную энциклопедию истории Новгорода.

Меньше внимания новгородские летописцы уделяли событиям, которые происходили в других землях Руси, но полностью абстрагироваться от них не могли. Новгород жил в постоянном взаимодействии с Киевом, Владимиром на Клязьме, Смоленском, Черниговом и это не могло не отразиться на его летописании.

Известия о киевских и южнорусских событиях носят в новгородской летописи преимущественно хроникальный характер. Сказанное относится не только к таким свидетельствам, как прибытие в Киев греческих митрополитов или утверждение на киевском столе очередного великого князя, но и сообщений об их упокоении. Смерть Владимира Мономаха, которая вдохновила киевского летописца на торжественный панегирик, у новгородского не вызвала никаких эмоций. То же самое относится и к сообщению о смерти Мстислава Владимировича, что, учитывая его длительное княжение в Новгороде и особую любовь к нему новгородцев, выглядит не очень понятным.

Новгородская летопись содержит целый ряд оригинальных записей о событиях в Киеве, Переяславле, Чернигове, Галиче, которые значительно расширяют источниковую базу для освещения истории Южной Руси.

Так, в статье 1145 г. Новгородской первой летописи сообщается, что в походе великого киевского князя Всеволода Ольговича на Володимирка Володаревича принимал участие и новгородский полк под водительством воеводы Неревина. «Томъ же лѣтѣ ходиша вся Русска земля на Галиць,… ходиша же и из Новгорода помочье кыяномъ съ воеводою Неревиномъ, и воротишася съ любовью».[536]

Новгородских летописцев волновали южнорусские события даже и тогда, когда они не пересекались с новгородскими. Один из них занес на страницы летописи сведения о взятии Киева Рюриком Ростиславичем в 1203 г., которых нет ни в Лаврентьевском, ни в Ипатьевском списке. Уровень детализации рассказа о взятии Киева и его драматизм указывают если не на киевское его происхождение, то, по меньшей мере, на то, что запись сделана со слов очевидца этого события. Летописец явно сострадает Киеву в постигшем его несчастье, при этом пытается основную тяжесть вины переложить на половцев. Ему не хочется верить, что над древней столицей Руси надругались русские же князья.

Под 1224 г. летопись излагает события, связанные с битвой на Калке. Помимо основного информационного объема, который имеется также в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, новгородская содержит ряд оригинальных известий, обогащающих наши знания об этой драматической странице истории Южной Руси. Речь идет, в частности, о рекомендации половецкого хана Котяна, как тестя Мстислава Галицкого: «Се же Котянь бѣ тѣсть Мъстиславу Галицкому»; о характере даров, поднесенных русским князьям половцами, в качестве платы за военную помощь: «И приде съ поклономъ съ князи Половецькыми к зяти въ Галичъ кь Мъстиславу и къ всемъ князем русьскымъ, и дары принесе многы: кони и вельблуды и буволы, и дѣвкы, и одариша князь русьскыхъ».[537]

Интерес новгородского летописца к Киеву и Южной Руси сохранялся практически до начала монголо-татарского нашествия. Он последовательно описал все перипетии неоднократного занятия киевского стола Михаилом Всеволодичем, события, связанные с избранием и освящением в Киеве митрополитом Кириллом архиепископа Спиридона, междукняжескую усобицу 1235 г., приход на киевский стол в 1236 г. Ярослава Новгородского.

Запись о вокняжении в Киеве Ярослава Всеволодича продолжает ряд новгородских известий о постоянных связях между двумя крупнейшими центрами Руси — Киевом и Новгородом, которые осуществлялись не только на уровне высшей княжеской и церковной элиты, но и широких военных и купеческих кругов. Вместе с Ярославом в Киев прибыли «новгородци вятшие» Судомир Славнич, Яким Влункович, Коста Вячеславич, а также 100 мужей из Нового Торжка. Через неделю они были отпущены домой с киевскими подарками. «И державъ новгородцевъ и новоторжцевъ одину нѣделю и одаривъ я, отпусти проче; и придоша здрави вси».[538]

С началом монголо-татарского нашествия на Русь Новгород оказался отрезанным от Киева и Южной Руси, что хорошо видно из содержания новгородского летописания конца 30-х — начала 40-х гг. XIII в. После сообщения о прибытии в Киев митрополита — грека из Никеи («Того же лѣта приде митрополитъ Грѣчинъ изъ Никѣя въ Киевъ, именем Есифъ»),[539] какие бы то ни было упоминания о южнорусских событиях исчезают со страниц новгородской летописи.

В заключение следует отметить, что несмотря на некоторые специфические особенности, новгородское летописание развивалось в русле общерусских традиций исторической письменности. Погодное ведение летописи чередовалось с единовременным за несколько лет, а известия о событиях в других городах и землях Руси вносились во время редактирования и составления сводов.

Первый Новгородский свод, обнаруживающий отчетливое сходство с последней редакцией «Повести временных лет», был составлен, скорее всего, в первые годы княжения Всеволода Мстиславича. Последующие этапы редакторско-сводческой работы новгородских летописцев приходятся на 1136, 1160–1161, 1211–1219 гг., а также на начало 40-х гг. XIII в. Практически во всех случаях новгородские летописцы ориентировались на киевские летописные образцы. Кроме стилевых подражаний, в Новгородской летописи обнаруживаются и текстуальные заимствования.

Киевская летописная традиция сравнительно рано получила распространение в Северо-Восточной Руси. Имея в своих руках общерусский свод, именуемый «Повестью временных лет», владимиро-суздальские летописцы продолжили его известиями, относящимися к событиям местной истории.

По мнению Н. И. Костомарова, последовательный летописный рассказ о судьбах Суздальского края начался со времени утверждения на владимирском княжеском столе Андрея Боголюбского, то есть где-то с 1157 г. На эту мысль навело историка заглавие в Воскресенской летописи: «Наста княжение суздальское Андреемъ Юрьевичемъ Боголюбскимъ, а столь великое княжение Володимирское в лѣто 6665».[540]

М. Д. Приселков, которому принадлежит лучшее исследование по истории летописания в Ростово-Суздальской земле, полагал, что оно началось уже со второго десятилетия XII в., но в первый период являлось повествованием в основном южнорусской истории. Северо-восточные известия начинаются с 1120 г. (поход Юрия Долгорукого на болгар) и первоначально весьма немногочисленны.[541]

Если иметь в виду собственно владимирское летописание, то Н. И. Костомаров, вероятно, прав. О нем можно уверенно говорить только со времени утверждения на столе Владимира на Клязьме Андрея Боголюбского. Но ведь в Северо-Восточной Руси были старые политические и культурные центры Ростов и Суздаль, где традиция летописания несомненно более древняя. В пользу этого свидетельствует упоминание владимирским епископом Симоном Ростовского Летописца, в котором находились имена владык, происходивших из Киево-Печерского монастыря.