В литературе высказано также мнение о южнорусском происхождении «Повести». К такому выводу склонялся В. Т. Пашуто, а также А. И. Генсерский, полагавший, что «Повесть о побоище Батыевом» является составной частью киевского летописания, доведенного до 1240–1246 гг., и только позже была использована при создании Галицко-Волынского свода.[470] Н. Ф. Котляр считает, что источником «Повести» являются записи, составленные в разных местах Русской земли после нашествия орд Батыя, а в летопись Данила Галицкого она вошла в уже скомпонованном южнорусским редактором виде.[471]

Для темы данного исследования не имеет принципиального значения, где и когда составлена вся «Повесть», более существенным представляется вывод о том, что одним из ее источников несомненно являлась киевская запись о нашествии Батыевой орды на старую Русскую землю.

Подводя итог исследованию киевского летописания первой половины XIII в., приходится признать, что дать убедительную его реконструкцию на основании фрагментов, сохранившихся в ряде летописей, чрезвычайно сложно. Практически у исследователей нет убедительных данных, кроме собственной интуиции, для утверждения о существовании особого киевского свода, приуроченного к конкретному году. Не удивительно, что М. С. Грушевскому казалось наиболее вероятной его датой 1223 г. В. Т. Пашуто обосновывал 1238 г., а А. И. Генсерский датировал последние киевские записи 1240–1246 гг.

Наверное, по этому поводу еще долго будут продолжаться дискуссии среди летописеведов. И все же комплекс специфических киевских сообщений о событиях южнорусской истории первой половины XIII в., содержащихся в Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской, а также в ряде более поздних летописных списков, не оставляет сомнений в существовании в Киеве летописной традиции, по меньшей мере до его разгрома монголо-татарами в декабре 1240 г.

Новгородская летописная традиция древнерусского времени сохранилась в нескольких списках. Древнейшим их них является Синодальный, получивший название «Новгородской первой летописи старшего извода». Памятник дошел до нас в списках XIV в., однако часть текста (до 1234 г.), как можно судить по палеографическим особенностям, написана еще в XIII в. Начало летописи до 1017 г. отсутствует. Кроме летописи старшего извода, известна также «Новгородская первая летопись младшего извода», представленная несколькими редакциями. Наиболее исправным считается Комиссионный список XV в., охватывающий время от 854 по 1447 г.

Исследователей давно занимает вопрос соотношения Синодального и Комиссионного списков Новгородской первой летописи. Б. М. Клосс и Я. С. Лурье полагали, что поскольку оба списка близки между собой в текстах после 1017 г., то аналогичная близость должна была иметь место и в более ранних известиях. На этом основании они пришли к выводу, что утерянная часть Синодального списка определенно была сходна с параллельным текстом Комиссионного.[472] Иной точки зрения придерживается В. Л. Янин. Сопоставив тексты обоих изводов за 1016–1074 гг., он не обнаружил в них совершенного тождества. Новгородская первая летопись младшего извода содержит целый ряд избыточных записей, отсутствующих в Синодальном списке, а в последнем имеются известия, которых нет в первом. В результате В. Л. Янин пришел к убеждению, что «протограф Новгородской первой летописи младшего извода в рассмотренной части не опирается на Синодальный список, а пользуется летописным текстом иного вида, более насыщенным историческим содержанием». В пользу особого характера текст на утраченных тетрадях Синодального списка свидетельствует и его меньший по сравнению с Комиссионным списком объем. До 1074 г. Синодальный и Комиссионный списки, согласно В. Л. Янину, представляют две разные летописные версии, отражающие особую новгородскую традицию Начального свода. Совпадение текстов Синодального списка и Новгородской первой летописи младшего извода начинается со статьи 1075 г. и продолжается до статьи 1204 г., хотя и на этом пространстве в них имеются существенные разночтения.[473]

К Новгородской первой летописи принадлежит летописный отрывок до 1015 г. — Троицкий список XVI в. Важные известия о древнерусском периоде жизни Новгорода и Руси содержатся также в Софийской первой и Новгородской четвертой летописях.

Исследователи по-разному датировали начало новгородского летописания. Согласно схеме А. А. Шахматова, составной частью древнерусского летописного древа являлся Новгородский свод 1050 г. с дополнениями 1079 г. Он составлен якобы по распоряжению новгородского епископа Луки и князя Владимира Ярославича, и в своей основе имел древнейшую киевскую летопись 1039 г. Впоследствии Новгородский свод 1050 г., как думал А. А. Шахматов, оказал влияние на Начальный киевский свод.[474]

Вывод А. А. Шахматова был решительно поддержан Б. А. Рыбаковым, значительно расширившим и углубившим аргументацию предшественника. Существенной его новацией явилось то, что гранью между новгородской летописью XI в. и приписками к ней он считал не 1050, а 1054 г. — год смерти Ярослава Мудрого и смены новгородского посадника, которым по велению Изяслава Ярославича стал Остромир. Последний и явился инициатором создания летописи, время оформления которой приходится на 1054–1060 гг. Одним из главных аргументов в пользу такого предположения может быть определенная идеологическая предубежденность летописца, принижающая в ряде известий князя Ярослава Мудрого. Принадлежать она могла только Остромиру, приходившемуся сыном посаднику Константину Добрыничу, казненному Ярославом. Таким образом, сын мстил Ярославу за смерть отца и старался очернить князя перед потомством.[475]

Идея Новгородского свода 1050 г. не нашла поддержки в работах М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова. Как замечал М. Н. Тихомиров, если существовал Новгородский свод 1050 г., то он должен был включить в свой состав все новгородские известия за XI в., которые затем вошли бы в киевскую летопись. Между тем «Повесть временных лет» содержит в своем составе лишь ничтожное количество их.[476] Согласно Д. С. Лихачеву, источником новгородских известий в «Повести временных лет» были устные рассказы Вышаты и его сына Яна.[477]

Наличие противоположных взглядов на раннее новгородское летописание свидетельствует о том, что решение этого вопроса не находится в прямой зависимости от присутствия (или отсутствия) новгородских известий за XI в. в киевской летописи. Во-первых, они действительно могли быть внесены в нее киевскими летописцами со слов своих новгородских информаторов, а во-вторых, даже если бы и вовсе отсутствовали, это не значило бы, что в Новгороде в это время не было летописной традиции.

А. А. Шахматову казалось, что содержание новгородских записей в Начальном своде не оставляет никакого сомнения в том, что они были составлены в Новгороде. Основания к такому однозначному выводу сводятся, по существу, к незамысловатой формуле, что новгородцам это было ближе и они лучше знали свои события. Между тем многие из приведенных им «новгородских» записей при внимательном их прочтении ничего специфически новгородского не обнаруживают, а некоторые и вообще отсутствуют в новгородских летописях. Вот только несколько примеров.

Статья 6478 г., рассказывающая о приглашении князя Владимира на новгородское княжение. А. А. Шахматов полагал, что перед нами народное новгородское предание, на что указывает, в частности, активная роль Добрыни — одного из популярных новгородских посадников.[478] Как видим, аргумент более чем сомнительный. Новгородское предание рассказа доказать нечем, а Добрыня был не только новгородским, но и киевским деятелем. И киевским в первую очередь.