Похвала игумена Моисея, несомненно, зависима также и от «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона. Ее фраза о державе самовластной, известной «не такмо в Рускых концехъ, но и сущимъ в море далече, во всю бо землю изидоша» очень напоминает изречение Илариона о том, что Русь уже в старые времена была «вѣдома и слышима всеми четырми конци земли».

Кроме «Похвалы» великому князю Рюрику Ростиславичу, Моисею принадлежат и другие записи в Киевском летописном своде. Это прежде всего погодные записи, которые предшествуют «Похвале», а также ряд редакционных вставок, в которых заметно выступают симпатии летописца к княжескому роду Ростислава Мстиславича.

На основании характерных некрологических штампов — «приложися ко отцем своим и дедом своим, отдав общий долг, его же несть убежати всякому роженому» и «злата и сребра не собирал, но давал дружине», подмеченных М. Д. Приселковым и Б. А. Рыбаковым, последний отнес к перу Моисея около десяти некрологов Ростиславичей за 1167–1197 г.[380]

Б. А. Рыбаков сомневался в том, были ли некрологи написаны точно в год смерти того или иного князя или же они, как редакторские вставки, включены в момент составления свода. Знакомство со всеми, относимыми к творчеству Моисея некрологами не оставляет сомнения в том, что писались они в год смерти князей, однако позже прошли его литературную обработку и, вероятно, были дополнены новыми текстами. Сказанное хорошо иллюстрируют некрологи сыновьям Ростислава — Святославу, Мстиславу, Роману и Давиду. Все они состоят как бы из двух частей или, что точнее, из двух отдельных некрологов. Первый содержит подробности о времени смерти, месте погребения, а также конкретные заслуги князя перед землей, второй — восторженный панегирик, характеризующийся определенной трафаретностью. И по содержанию, и по стилю они принадлежит разным авторам.

Некролог Мстиславу (первая часть): «Престави же ся князь Мстиславъ, сынъ Ростиславль, внукъ великаго князя Мьстислава, месяца июня въ 13 (день) святыя, мученица Анкюлины, въ день пятничныи и тако спрятавше тѣло его съ чѣстью и с блахвальными пѣснями, и с кадилы благоуханьными Илья епископъ… и положиша тело его в той же гробници, идеже лежить Володимеръ, сынъ великаго князя Ярослава Володимѣрича». Завершается эта часть некролога плачем новгородцев, а также сообщением о поминальном обеде, после которого все «розидошася во своя домы».

Не может быть сомнения в том, что перед нами текст современника события. Не будь эта запись сделана сразу же после смерти князя, вспомнить о всех подробностях, содержащихся в ней, через 20 лет невозможно.

Вторая часть производит впечатление своеобразного дополнения к первой, написанного другим летописцем, которому показалось, что современники недооценили Мстислава. «Сии же благовѣрнии князь Мьстиславъ, сынъ Ростиславль възрастомъ середнии бѣ и лицемь лѣпь и всею добродѣтелью украшенъ, и благонравенъ, и любовь имяше ко всимъ, паче же милостини прилежа, манастырѣ набдя, чѣрньцѣ утѣшивая и всѣ игумены утешивая».[381] Дальше в тексте содержатся два летописных штампа («Не собирашеть злата ни сребра, но даяше дружинѣ своей» и «приложися къ отцемь своимъ и дѣдомъ своимъ, отдавъ общии долгъ, его же нѣсть убѣжати всякому роженому»), которые приписываются Моисею. По существу, это безличностная характеристика, которая может быть приложима к любому князю. Моисею показалось недостаточно, чтобы Мстислава оплакивала только Новгородская земля, и он распространяет этот плач на всю Русь: «И плакашася по немь вся земля Руская».[382]

Практически полная аналогия некрологов Роману и Давиду Ростиславичам с описанным выше их брату Мстиславу избавляет нас от необходимости подробного текстологического анализа. Они тоже составлены из двух текстов, современного событию и написанного по истечении значительного времени. Трафаретный его зачин — Сии же благовѣрный князь Романъ (или «князь Давидѣ») возрастом высокъ (или «среднии») лицемь красенъ (или «образом лѣпъ»), а также наличие в тексте штампов — «приложися к отцем» и «не собирашеть злата», указывают на то, что все три некроложные дополнения принадлежат одному летописцу.

В некрологе князю Давиду имеется запись, которая с большей уверенностью позволяет приписывать его авторство именно Моисею. Речь идет о похвале Давиду Ростиславичу за создание необыкновенной красоты церкви св. Михаила в Смоленске. «Самъ бо сяковъ обычае имѣеть, по вся дни ходя ко церкви святаго архистратига Божия Михаила, юже бѣ самъ создалъ во княженьи своемь, такое же нѣсть в полунощной странѣ и всимъ приходящимъ к ней дивитися изряднѣи красоте ея, иконы златомь и жемчюгомъ и камениемъ драгимъ украшены и всею благодатью исполнена».[383]

В цитированном тексте отчетливо прочитывается параллель со «Словом» митрополита Илариона, аналогичным образом аттестовавшим Софию Киевскую. Если учесть, что обращение к «Слову» имеет место и в «Похвале Рюрику Ростиславичу», можно сделать вывод, что оба произведения написаны одним и тем же автором.

Видимо, прошелся Моисей своим редакторским пером и по некрологу еще одного сына Ростислава — Святослава, умершего в 1170 г. во время военного похода в Новгородскую землю. Он небольшой, но в нем присутствуют все те словесные штампы, что и в некрологах, рассмотренных выше. После сообщения о смерти и погребении князя в церкви св. Богородицы в Смоленске помещен яркий панегирик, начинающийся и завершающийся традиционными для летописца выражениями: «Сии же благовѣрнии князь Ростиславич Святославъ», а также «не собираше сребра» и «приложися к отцемъ своимъ».[384] О том, что Моисей работал над некрологами сыновьям Ростислава, свидетельствует его речь 1198 г., в которой он вспоминает братьев Рюрика: «Братья же его быша добра и благолюбива».

Самые ранние следы редакторских правок Моисея, как полагал Б. А. Рыбаков, ощущаются в описании кончины родоначальника всех Ростиславичей — великого киевского князя Ростислава Мстиславича. В сухой некролог Поликарпа он будто бы вставил два поэтических места: рассказ о слезах умирающего князя и молитву, обращенную к Богородице.[385] Разделить это предположение совершенно невозможно. Описание медленно умиравшего Ростислава, выполненное с необычайной искренностью и документальной обстоятельностью, свидетельствует о том, что оно сделано, скорее всего, очевидцем события. Придумать эти щемящие сердце подробности через 30 лет невозможно. Моисей ведь был летописцем, а не романистом. Некролог завершен фразой «приложивъся къ отцемь своимъ», а также замечанием, что Ростислав сидел на княжении в Киеве восемь лет без месяца. Наверное, только эти ремарки и можно связывать с редакторским вмешательством Моисея в текст своего предшественника.

Заключительная статья Киевского свода в Ипатьевской летописи помещена под 1199 г., однако, как определил Н. Г. Бережков, событие, которому она посвящена, свершилось 24 сентября 1198 г.[386] Разумеется, это не означает, что в этом же году был составлен и весь свод, но тот факт, что он завершается именно этой информацией, а дальше идет статья из летописи Романа Мстиславича, указывает на дату, близкую к провозглашению Моисеем своей яркой речи.

Бурная эпоха феодальной раздробленности Руси характеризовалась не только междукняжескими тяжбами за столы и земли, но и экономическим и политическим укреплением удельных княжеств, строительством их столиц. Явления, которые раньше имели место только в Киеве, постепенно распространялись на другие крупнейшие города Руси. К ним принадлежит, в частности, и традиция исторической письменности, которая в XII в. стала уже уделом не только духовных, но и светских авторов. «Историки и поэты, — писал в XII в. Кирилл Туровский, — летописцы и сказители, внимательно прислушивались к войнам и битвам между монархами, чтобы воспеть и возвеличить тех, кто бесстрашно воевал за своего царя, кто в бою не показывал спину врагам — тех прославить и увенчать похвалами».[387]