Высказанное предположение не имеет надежной аргументации, хотя и оспорить его также трудно. При белгородской епископской кафедре могли вестись в 992–996 гг. отдельные хроникальные записи, автор которых, не исключено, питал какие-то симпатии к древлянам. И все же, думается, продревлянской тенденцией летописный свод 996 г. обязан не епископу Никите или его неизвестному хронисту. При желании эта тенденция могла быть легко устранена сводчиком летописи в 996 г., но кто-то позаботился, чтобы этого не случилось. Вряд ли это был и Анастас Корсунянин. Личного интереса в этом у него не было, а в тонкостях сложных междукняжеских и межплеменных отношений на Руси X в., учитывая его греческое происхождение, он, наверное, не слишком ориентировался.
Единственным лицом, который определенно симпатизировал древлянам, был Добрыня. Как показал А. А. Шахматов, происходил он из древлянского княжеского рода. Его отцом был князь Мал-Малко Любечанин, а сестрой ключница Ольги и мать Владимира Святославича — Малуша.[50] С юных лет Владимира дядя опекал племянника, исполняя при нем воеводские и канцлерские функции. В летописи он отрекомендован как муж «храбр и наряден». Добрыня участник и организатор практически всех Владимировых преобразований. Особенно заметной была его роль в крещении Руси. В статье 992 г. Никоновской летописи читаем: «Иде Михаил митрополит по Русской земле и до Ростова, с четырма епископы Фатея патриарха, и с Добрынею и со Анастасом».[51] Известно также народное предание о крещении Добрыней Новгорода: «А Добрыню посла (Владимир. — П. Т.) в Новгород и тамо повеле всех крестити».
Можно предположить, что Добрыня если и не участвовал непосредственно совместно с Анастасом Корсунянином в составлении первого летописного свода, как это имело место в деле крещения Руси, то определенно по поручению Владимира присматривал за этой работой.
Д. С. Лихачев полагал, что летописная история знаменитого ославянившегося рода Вышаты-Остромира, уходящего своими корнями до воеводы Игоря Свенельда, была записана в летописи на основании рассказов Вышаты и его сына Яна.[52] Если иметь в виду наследников Добрыни, то, видимо, так оно и было, что же касается предков, то история о них, несомненно, была включена в летопись уже при составлении свода 996 г. со слов Добрыни. Не забытой оказалась и его собственная история, в которой он изображен чуть ли не ровней с Владимиром Святославичем.
Б. А. Рыбаков считал вполне возможным допускать, что дядя и воспитатель Владимира Добрыня был причастен к созданию первой государственной летописи Киева.[53]
Таким образом, киевская историческая письменность, начало которой было положено еще во времена Аскольда, к концу X в. оказалась в состоянии обобщить и осмыслить почти полуторавековой опыт государственного строительства и предъявить общественности первый труд по истории Руси IX–X вв. По существу, он явился результатом социального заказа самого государства, оказавшегося на историческом перевале и желавшего удостовериться в своей древней и благородной родословной.
Исходя из объема и характера информации летописного свода 996 г., можно с уверенностью утверждать его исключительно киевское происхождение. При составлении свода были использованы материалы архива великокняжеского двора, одиночные записи важнейших событий, эпические сказания и народные предания, погодные записи, которые делались в церковных книгах при митрополичьей кафедре, а также церкви св. Ильи. Заметен также комплекс болгаро-византийских известий.
Сведение таких разных источников наложило свой отпечаток на общий характер свода. Исторический материал в нем неоднороден, информативная полнота погодных записей неравномерна, нередко противоречива. Это касается и хронологии событий. Как считает Б. А. Рыбаков, хронологическая путаница объясняется тем, что александрийское летоисчисление, которым пользовались в Болгарии в X в., переводилось русскими летописцами на византийское.
В целом же летописный свод 996 г. производит впечатление полноценной хроники, достаточно адекватно воспроизводящей начальную историю Руси.
2. Киевское летописание XI в.
Киевское летописание XI в. если и не современно описываемым событиям, то более приближено к ним, чем летописание X в. Оно отмечено уже и авторским присутствием, оживлено именами писателей или составителей. Среди них митрополит Иларион (автор «Слова о законе и благодати»), монах Иаков (автор «Похвалы князю Владимиру»), Великий Никон Печерский, игумен Иоанн и др.
Казалось бы, это обстоятельство должно облегчить постижение процесса сложения киевской летописи XI в., но это не совсем так. Исторический материал в ней многообразный и сложный. Реальные исторические события нередко воспроизведены через народные предания. Многие из них обрели летописное оформление по истечении значительного времени, когда в памяти народной уже изгладились детали событий. Особенно это относится ко времени между 996 и 1015 гг. Пустые или полупустые годы, приходящиеся на заключительный период княжения Владимира Святославича, указывает на то, что летописная традиция в это время прервалась. Не исключено, что причиной этому послужил отъезд Добрыни в Новгород, а также уход из Киева в обозе Болеслава Хороброго Анастаса Корсунянина.
А. А. Шахматову русское летописание XI в. представлялось в виде четырех сводов: трех киевских (Древнейшего 1039 г., свода Никона 1073 г., так называемого начального 1095 г.) и одного новгородского 1050 г.[54]
Предложенная схема не нашла единодушной поддержки со стороны многих известных летописеведов. Особенно это касается Древнейшего свода 1039 г., который в конце концов был отвергнут большинством исследователей. Судя по критическим замечаниям М. К. Никольского, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и других историков, возражение вызвала не столько сама идея существования софийского летописания, сколько его текстологическая реконструкция, предложенная А. А. Шахматовым. Д. С. Лихачева сильно смущали отсутствие внутреннего стилистического единства текста свода, а также наличие в нем идейной разноголосицы.[55]
Другим представлялся состав Древнейшего свода и М. Д. Приселкову, хотя реальность софийского летописания он сомнению не подвергал. Согласно историку, свод 1037–1039 гг. представлял собой что-то вроде докладной записки, составленной киевской митрополией, находившейся в руках греков, для Константинополя.[56]
Сегодня, особенно после работ Л. В. Черепнина, Б. А. Рыбакова и ряда других историков, вывод А. А. Шахматова о датировке Древнейшего киевского свода 1039 г. не представляется продуктивным. Этот свод, о чем шла речь выше, был составлен уже в 996 г. при Десятинной церкви. На этом основании, разумеется, нельзя отвергать саму идею нового центра киевского летописания для первой половины XI в., каким стала митрополичья кафедра и София Киевская. В свете выводов о ранней дате ее сооружения и освящения (1037 или близкий к нему год) она кажется вполне реалистичной.[57]
Если говорить о характере софийского летописания, то оно производит впечатление не просто хроники, но своеобразного итога первого периода киевского княжения Ярослава. Это как бы небольшой свод за 998–1037 гг., состоящий из кратких погодных записей, а также подробных повестей и сказаний. Среди них обстоятельное летописное повествование о борьбе Ярослава за киевский стол со своими братьями Святополком и Мстиславом, сказание об убиении Святополком братьев Бориса, Глеба и Святослава, повесть о строительной и просветительской деятельности Ярослава.
