Затем посетили курсы для татарских учителей, где училось триста человек.
Все уездные учителя летом обязательно проходили через курсы, и это положительно сказывалось на их подготовке. Об этом Крупская сделала специальную запись в своем путевом дневнике.
И опять в путь. Струится за кормой вода, медленно уплывают берега. Сидя в тени на палубе, Надежда Константиновна заполняет страницы дневника, пишет письма. От большого села Богородского на правом берегу Волги повернули к северу по Каме. Берега сдвинулись, теперь с парохода можно наблюдать деревенскую жизнь. Страдная пора — сенокос. Деревеньки словно вымерли. Только старики да малые ребята копаются в огородах.
На Каме первая остановка в Лаишеве, затем в Рыбной слободе. Затем Чистополь — уездный нарядный городок с 35 тысячами жителей. Отсюда Надежда Константиновна написала 3.П. Кржижановской: "…Вот мы сейчас стоим в Чистополе. Для школы кое-что сделано. Народным дом превращен в театр, и они гордятся этим театром; школы для взрослых — ни одной; библиотеки ниже всякой критики, а город полон безграмотными; рабочие где-то на отлете и ничего для них не делается. Все впечатления наводят на вывод: мы непростительно оторваны от провинциальной работы, нам надо посвятить главное время не переорганизациям, не разработке всяких деталей, а инструктированию провинции…
Из поездки я много выношу для себя: смотрю, как работают другие комиссариаты и как инструктируют. И многое видишь другими глазами. Все же не надейтесь на мой скорый приезд. Подумай, Зинуша, я после стольких лет эмиграции добралась, наконец, до провинции. Ведь эмиграция накладывает определенный тяжелый отпечаток на душу, и надо стереть его живыми впечатлениями жизни, иначе не перестанешь многому быть чуждым…"
И она неутомимо вглядывается в окружающую жизнь. Учится и учит. Она ничего не написала Зинаиде Павловне о том, каким тяжелым был "митинг интеллигенции" в Чистополе. Собралось около тысячи человек. Она спокойно, хоть и ощущала затаенную враждебность, сделала доклад "Интеллигенция и Советская власть". Аплодисменты были жидкими и неуверенными. После короткой заминки поднялся человек в пенсне, несвежей рубашке, с какой-то нелепой бородкой. Отрекомендовался как деятель высшей школы, представитель научной педагогики. Начав с того, что докладчица, конечно, права в вопросе о трудовой школе, он заговорил о жестокости ЧК, о несправедливых арестах, о том, что он не может свободно высказать свое мнение в печати. Его поддержало несколько учителей явно правоэсеровского толка.
"Пришлось, — читаем в дневнике, — в заключительном слове говорить о буржуазной свободе печати, о том, почему у нас нет свободы печати, почему приходится подавлять сопротивление буржуазии и белогвардейцев при помощи чрезвычаек и т. п. К. посерел, обыватель замолчал, а кое-кто из учителей стал оправдываться".
Усталая возвращалась Надежда Константиновна на пароход, на сердце легла тяжесть. Сколько еще врагов, шкурников, тех, кто затаился и выжидает, чья возьмет. Неожиданно в дверь каюты постучали: "Надежда Константиновна, сейчас на берегу будет еще один митинг. Вы пойдете?" — "А кто там собрался?" — "Красноармейцы, подошел пароход, и на нем две с половиной тысячи бойцов". Надежда Константиновна вышла на палубу. Берег был усыпан людьми — стояли строгими рядами красноармейцы, а вокруг рабочие с местных предприятий. Один за другим поднимались на высокие мостки ораторы. Красноармейцы клялись не жалеть жизни за Советскую власть. "Казалось, тихий вечер, — пишет Крупская, — вся обстановка, все создает какую-то великую, крепкую духовную связь между ораторами и толпой. Могуче грянул "Интернационал", а потом "Варшавянка". Видно, что сибиряки. Долго не забудется этот митинг".
Медленно движется "Красная звезда" от города к городу, от села к селу. Места, недавно отбитые у белых. Горе, разорение, разрушенные дома, школы, сожженные библиотеки, могилы только что похороненных жертв белого террора. Надежда Константиновна с горечью отмечает, что учителя еще часто уходят с белыми, но те, кто остается, становятся настоящими борцами за правое дело, за политику партии. Елабуга, Бондюжский завод, Николо-Березовка, Камбаровский завод, Сарапул… Встречи, митинги, беседы, совещания…
Как приятно бывает увидеть во главе масс старого партийца, человека, которого знаешь и которому веришь всей душой. В Николо-Березовке, например, сельский исполком возглавлял член партии с 1908 года, позднее делегат IX съезда РКП (б) С.В. Борисов. После митинга они долго беседовали с Надеждой Константиновной. Поседевший, с лицом, изрезанным морщинами, озабоченно вздыхая, Борисов говорил: "Беляков прогнали. Теперь хозяйство налаживаем. И очень меня заботит культурно-просветительная работа. Нет у нас еще ни клуба, ни народного дома. И библиотеки не умеем использовать, ладно хоть школ и учителей достаточно. И вот что скажу, Константиновна, очень большое значение имеет ваш приезд. Теперь вон по всей волости крестьяне приговоры составляют, чтобы почаще из центра к нам приезжали. Очень это важно…"
В Сарапуле вечером у дверей ее каюты вдруг раздался звон шпор и густой командирский голос: "Мне бы хотелось поговорить с Надеждой Константиновной". Это был легендарный комдив Азии. Крупская услышала неожиданное: "Азин, по убеждению народоволец". Он казался совсем молодым, но ему было уже 34 года, и он был человеком-легендой, любимцем всей восточной армии. Он заслужил любовь красноармейцев беззаветной храбростью и наивным "солдатским коммунизмом". Надежда Константиновна говорила с героем мягко и ласково, хотя иногда с трудом сдерживала улыбку, слушая его рассуждения о "немецкой" войне (так он называл империалистическую войну). А иногда в каких-то его словах вдруг прорывались жестокость и озлобление. И думалось ей, что такому человеку еще нужно многому учиться, чтобы стать настоящим коммунистом. Меньше чем через год герой-комдив был зверски замучен белыми.
Боткинский завод. Белые ушли отсюда в середине июня. От 40 тысяч населения осталась только половина. Город давно не получал газет, радио не существует, жители живут слухами и рассказами очевидцев. Здесь каратели зверствовали вовсю. Перестреляли подростков — членов молодежного клуба. Пороли всех подряд: мужчин, женщин, стариков, детей. Надежда Константиновна слушала эти жуткие рассказы, вглядывалась в лица людей, ждущих помощи, совета. И все чаще ее посещала мысль — остаться на Урале, поработать в самой гуще народной жизни.
И Надежда Константиновна написала письмо Владимиру Ильичу, спрашивая, как он посмотрит, если она некоторое время поживет и поработает на Урале. Колебалась, отправить ли его, все-таки опустила и стала ждать ответа.
Пароход прибыл в Пермь. Даже в этом крупном городе не получали газет, здесь ходили фантастические слухи о том, что Москва сгорела, что Питер взят белыми, и другие небылицы. Слово москвичей было необходимо. А Надежда Константиновна опять слегла. Снова подвело сердце. Сказалось сильное физическое и нервное переутомление. К ней в каюту все время приходили товарищи — поговорить, спросить совета, рассказать о чем-то интересном.
Однажды пришел незнакомый военный — высокого роста, с алым бантом на груди. "Попов, — густым басом представился он. — Агитатор 1-й батареи, хочу попросить вас выступить у нас в полку". — "Я не совсем здорова, боюсь, что для большой аудитории сил не хватит", — ответила Крупская. Но тот говорил так убедительно, что она не выдержала, согласилась.
На другое утро Попов зашел за Надеждой Константиновной. У пристани стояла извозчичья пролетка. Сохранились кинокадры — Надежда Константиновна едет с Поповым в пролетке. Она улыбается и что-то оживленно говорит. По дороге она с изумлением узнала, что большевистский агитатор до революции был попом, но попом строптивым. За то, что защищал Льва Толстого, в монастыре картошку чистил. А узнав о революции, оставил попадью с четырьмя детьми и пошел к большевикам. Перед Надеждой Константиновной открылась большая и прекрасная душа человека искреннего и ищущего.
