И в другом письме:
«Настроение у меня, как у злого пса, избитого, посаженного на цепь… Отдавать студентов в солдаты — мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов»7.
В связи с революционными поручениями Нижегородско-Сормовского комитета (одно из поручений было приобретение мимеографа для печатания сормовским рабочим прокламаций) Горький приезжает в феврале в Петербург.
Студенческие волнения, усилившиеся после применения правительством «временных правил», привели к большой демонстрации 4 марта 1901 года в Петербурге, на площади Казанского собора, — демонстрация закончилась массовым избиением ее участников.
В ответ на лживое сообщение правительства о событиях 4 марта появилась прокламация «Опровержение правительственного сообщения», в которой разоблачалась предрешенная и обдуманная организация избиения беззащитных людей, — департамент полиции устанавливает, что автором «опровержения» является Горький.
Кроме того, департамент полиции установил, что Горький «внес 2000 рублей на партийную работу, столько же в агитационный студенческий фонд». Удалось проследить (через того же провокатора Гуровича) и другие нелегальные связи.
12 марта 1901 года нижегородским жандармам из Петербурга была послана департаментом полиции шифрованная телеграмма:
«Известный вам Алексей Пешков, он же Горький, и нижегородский житель, сотрудник журнала «Жизнь», приятель Горького, некий Петров, приобрели здесь мимеограф для печатания воззваний к сормовским рабочим. Мимеограф отправили 10 марта через транспортную контору по адресу Печорка, аптека Кольберг, Вере Николаевне. Благоволите установить за получением мимеографа тщательное секретное наблюдение и, отнюдь его не арестовывая, выяснить осторожно, куда будет отвезен, и поставить то место под наблюдение».
Департаменту полиции очень важно было обставить «дело» с Горьким наиболее верным образом, потому дополнительно сообщались такие директивы:
«…Выжидать для производства обыска и ареста удобного момента. Желательнее всего было бы взять мимеограф вместе с лицами в самый момент воспроизведения ими предположенных воззваний… надлежит произвести ликвидацию прикосновенной к этому делу группы тотчас же по появлении первого воззвания…»8.
Случилось, однако, так, что нижегородским агентам не удалось напасть на след мимеографа, и хотя Горький с группой товарищей был арестован, но «ничего явно преступного не обнаружено», сообщали нижегородские жандармы департаменту полиции.
Пустить в дело петербургские доказательства — это равносильно было бы провалу ценного провокатора и открывало бы возможность огромных разоблачений.
Таким образом, привлекая Горького к дознанию, выдвигая против него тяжкое по кодексу обвинение в «бунте против верховной власти», охранка не имела в руках нужных ей фактов.
Оставалось пока одно — длить следствие и заключение. Но последним тоже пришлось поступиться.
В тюрьме вновь у Горького обострился легочный процесс. Стараниями друзей и давлением общественности удалось добиться осмотра его комиссией врачей, которая пришла к единогласному выводу:
«…Дальнейшее пребывание его под стражей может губительно повлиять не только на здоровье, но и на жизнь»9.
После месяца заключения Горький был выпущен из тюремного замка, но отдан под домашний арест.
«В кухню моей квартиры посадили полицейского, в прихожую — другого, и я мог выходить на улицу только в сопровождении одного из них» (15, 208).
Такова была довольно курьезная мера «предупреждения и пресечения преступлений» в отношении Горького, придуманная царским правительством.
Роман «Трое», печатавшийся в 1901 году, усилил популярность Горького в революционной среде. Трое молодых людей — Илья Лунев, Павел Грачев, Яков Филимонов — ищут себе место в жизни, пробиваются в люди каждый своими путями.
Илья Лунев хочет пробиться к «чистой жизни» путем хотя бы преступления, и его ненависть к «хозяевам жизни» кончается бурной вспышкой, в результате которой он сам же гибнет.
Яков Филимонов мечтает о монастыре, а вместо этого попадает в трактир и работает у своего отца-эксплуататора.
И только Павел Грачев, сблизившись с политическими ссыльными, с социалистическим кружком Сони, становится рабочим. Он сочиняет стихи, напечатанные в местной газете и кончающиеся так:
Я чувствую — нашел я друга!
И ясно вижу — кто мой враг!..
Горький показал своим романом, что капитализм — враг рабочего.
В письме к К. П. Пятницкому он пишет:
«Сейчас прочитал «Трое». Знаете — это хорошая книга, несмотря на длинноты, повторения и множество других недостатков, хорошая книга! Читая ее, я с грустью думал, что, если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад, — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжелых, сколько излишних» (28, 204).
В сентябре 1901 года министр внутренних дел «до окончательного разрешения производящегося о Пешкове дела» постановил «водворить его под гласный надзор полиции Нижегородской губернии в местности по усмотрению нижегородского губернатора».
Такой местностью оказался уездный город Арзамас, куда Горькому и предстояло отправиться. А так как здоровье его продолжало быть резко плохим, то для установления срока выезда на полицмейстера была возложена обязанность периодического освидетельствования здоровья поднадзорного «через правительственного врача».
В конце концов удалось добиться разрешения перед ссылкой в Арзамас пробыть несколько месяцев в Крыму для лечения под надзором полиции.
Было разрешено поселиться до 15 апреля 1902 года в Ялтинском уезде, без дозволения жить в самой Ялте.
Известия о всех перипетиях дела Горького проникали в печать, обходили и столичные и провинциальные газеты, и одно это уже имело значение бродила.
Но особенно была возбуждена и взбудоражена нижегородская молодежь, состав которой значительно пополнился студентами, высланными из столиц в связи с революционным движением.
О ее бурном настроении хорошо говорит воззвание, изготовленное на гектографе в Нижнем и распространявшееся в Москве:
«Завтра, 8-го ноября, в 8 часов утра с почтовым поездом в Москву приедет проездом в Крым Максим Горький. Из Нижнего он удаляется административно, то есть насильственно и незаконно. Весь Нижний возбужден этим новым проявлением насилия над любимым поэтом, — поэтом, воспевшим борьбу за свободу и певшим песню безумству храбрых. 3 ноября Горькому были устроены шумные овации на студенческом вечере, 5 ноября был устроен банкет, на котором собралось около 130 человек местной интеллигенции, высланных сюда курсисток и студентов, был прочитан хорошо составленный адрес, покрытый многочисленными подписями, и свободно говорились при всеобщем одушевлении смелые, вызывающие речи. Завтра ему устраиваются демонстративные проводы, в которых объединяются все слои общества под одним общим знаменем открытого протеста. Не знаем, чем это кончится, нас, может быть, раздавят, но мы будем биться до последнего. Теперь мы обращаемся к московской учащейся молодежи и ко всему московскому обществу с просьбой присоединиться к нашему протесту, расширить его и постараться об устройстве таких же демонстративных встреч в городах, через которые поедет Горький. Теперь он едет в Крым через Харьков. Пускай же путь борца за свободу человеческой личности будет триумфальным шествием победителя, и еще раз смелым и открытым протестом общество откликнется на этот вызов правительства. Пусть мыслящая Россия покажет, что она уже развилась и окрепла для того, чтобы бороться за свои права, не боясь грубой силы. Вперед, товарищи, перед нами сила темная и большая, но уже занимается заря свободы и новой жизни!
Нижегородцы.
Быстро распространяйте!»10.
На банкете, упомянутом в прокламации, Горький прочел свой новый рассказ «О писателе, который зазнался». Он клеймил в нем либеральных интеллигентов, которые «ищут жизнь теплую, жизнь тихую, жизнь уютную» в старом здании, пропитанном «кровью людей, которых оно раздавило». Это здание «сотрясается от дряхлости, охвачено предчувствием близкого разрушения и в страхе ждет толчка, чтобы с шумом развалиться», потому что «скоро придут иные люди, люди смелые, честные, сильные — скоро!..».
