Там же Вильямс писал: «Огромный материал по изучению русских пшениц… не может быть систематизирован, ибо лежит в корзинах и бумажных мешках и два раза в месяц приходится его перекладывать для защиты от мышей».

Что может ярче этих строк, написанных самим Вильямсом, охарактеризовать то. положение, в котором находились его коллекции!

Вильямс видел, что не только внедрение достижений науки в русское сельское хозяйство, но и само развитие этой науки находится в коренном противоречии с существующими порядками. На горьком личном опыте убеждался он в этом.

Долго не гас свет в кабинете Вильямса. Возвращаясь вечером домой, он приносил с собой мешочки с очередными образцами семян, присланных для проверки на контрольно-семенную станцию. Весь штат станции состоял из двух человек, включая ее руководителя, а проверка семян была делом кропотливым, требовавшим напряженного внимания.

И за этой работой Вильямс проводил нередко значительную часть ночи. Он сидел за своим письменным столом, склонившись над лупой, установленной на штативе, и методическим движением пальцев отделял от горстки семян клевера все посторонние примеси. Отделив семена клевера, он принимался за еще более кропотливую работу, — нужно было тщательно разобраться в сорняках, определив все их виды, нужно было прийти к твердому решению по каждой партии семян, присланных на экспертизу. От результатов экспертизы зависела в значительной степени будущая урожайность трав или хлебов, семена которых были присланы на проверку. А иной раз от результатов экспертизы могла зависеть и судьба многих сотен крестьянских хозяйств, как это случилось летом 1902 года.

Вильямс занимался на своей контрольной станции проверкой семян хлебов, кормов, сена, определяя их пищевые, посевные или кормовые достоинства и недостатки. Но главное свое внимание он уделял при этой работе проверке семян клевера, тимофеевки, люцерны и других трав.

Создавая основы научного луговодства и выступая горячим поборником травосеяния, Вильямс старался не допустить на крестьянские поля плохие сорта трав, а главное — боролся с их засорением. Он не хотел, чтобы прогрессивное начинание было сведено на нет из-за небрежности, а порой и преступности торговых фирм, занимающихся продажей семенного материала.

Русские крестьяне издавна занимались травосеянием. Еще в XVII и XVIII веках крестьяне Вологодской губернии культивировали тимофеевку, называвшуюся у них «палошником». Как отмечал Вильямс, произошло это «вологодское название тимофеевки от слова «пал», а не палка, так как ее подсевали под последний хлеб по палу, чтобы до зарастания пала лесом использовать его в качестве покоса и дальше — пастбища».

Семена этого палошника попали из Архангельска в Лондон с одним из торговых караванов. Здесь на эту замечательную траву обратил внимание «королевский садовник» Тимоти. И вологодский палошник, переименованный в «Тимофееву траву», стал завоевывать себе все большее признание — он обладал прекрасными кормовыми качествами и отличался высокой морозоустойчивостью. Тимофееву траву стали сеять и в Европе и в Северной Америке. Прибыла она под именем «аглицкой травы» и в Россию. И многие русские помещики, падкие на все иностранное, лишь после этого стали заводить в своих хозяйствах поля с тимофеевкой. Но эта тимофеевка была значительно хуже вологодской. Объяснялось это жульническими методами, применявшимися фирмами, главным образом американскими, извлекавшими огромные барыши из торговли семенами этой «модной» травы.

Вильямс, побывавший в девяностых годах в Америке, был хорошо осведомлен о махинациях многих американских селекционеров, обслуживавших интересы торговых фирм. Дело в том, что урожайность семян тимофеевки была очень невелика, и селекционеры получили задание от своих хозяев — любым способом добиться повышения урожайности семян.

«Американские селекционеры, — писал Вильямс, — быстро учли «рыночную конъюнктуру» и быстро выпустили ряд «селекционных» сортов тимофеевки с колосовидной метелкой длиной в 20–25 сантиметров. Новые сорта давали колоссальные урожаи семян, и ими был наводнен европейский рынок. Американские производители собрали обильную жатву.

Но новые сорта тимофеевки, так же как и подобные сорта американских клеверов… были раннеспелые (что было выгодно с точки зрения «рыночной конъюнктуры»). Продолжительность их жизни сократилась до двух лет. И самое главное — на второй год жизни, после второго укоса (безразлично, на семена или на сено) новые сорта как тимофеевки, так и красных клеверов целиком отмирали. Кроме того, в их зеленой массе резко преобладала одревесневшая клетчатка, что сразу отбрасывало клеверное сено в разряд грубых кормов.

Европа очень скоро разобралась в создавшейся обстановке и, справедливо усмотрев в американской торговле семенами клевера и тимофеевки элементы недобросовестности, граничащие с мошенничеством, приняла сразу решительные меры. Часть европейских государств наложила полный запрет на ввоз американских семян красного клевера и тимофеевки».

Вологодская тимофеевка, так же как и выведенный вековым опытом русских крестьян ярославский клевер, находилась в загоне, и помещики старались вводить у себя посев трав заграничными семенами.

Это привело к ухудшению русских сортов, выведенных крестьянами.

Мало того. У американских мошенников нашлись подражатели среди русских помещиков и купцов. Они нашли способ разбогатеть на продаже семян, выбрасывая на рынок семена клевера и тимофеевки не только плохих сортов, но и засоренные к тому же самыми вредными для этих трав сорняками.

Весной 1902 года в московские газеты проникло сообщение, что клеверные поля крестьян Можайского уезда оказались зараженными кускутой, или повиликой, которая погубила все посевы клевера. Опаснейший сорняк грозил распространиться и дальше, его появление отмечалось уже и в соседнем, Волоколамском уезде.

Это скандальное дело получило неожиданную огласку, проникнув на страницы газет, и поэтому Министерство земледелия и государственных имуществ вынуждено было сообщить, что оно направит в Можайский уезд специального эксперта для расследования и наказания виновных.

Наиболее авторитетным экспертом считался в Москве профессор Московского сельскохозяйственного института и руководитель контрольно-семенной станции Вильямс.

10 июня 1902 года он выехал в Можайский уезд. Здесь его встретил владелец обширного поместья, называвшегося Порецкой экономией, граф Ф. А. Уваров. Уваровы были крупнейшими землевладельцами, владевшими десятками тысяч десятин пашен, лугов и лесов во многих губерниях. Они считались «просвещенными» помещиками, заводили всякие заграничные новшества, ввели у себя травосеяние, выписывали из-за границы машины, применяли удобрения.

Граф Уваров вызвался сам сопровождать Вильямса в его поездке. Он повез Вильямса по окрестным полям. Но московский эксперт не поддавался уговорам графа и не собирался ограничиваться осмотром полей Порецкой экономии. Клеверные поля Уварова, показанные Вильямсу, были в хорошем состоянии, и граф считал это достаточным для решения задачи, поставленной Вильямсу министерством: «выяснить влияние на крестьянское травосеяние соседства названной экономии».

Но в связи с настояниями эксперта граф вынужден был повезти его и на крестьянские поля. Они прибыли в деревню Репотино. Здесь крестьяне сообща засеяли клевером большое огороженное поле. Вильямс пересек его вдоль и поперек. Он прошел по обоим скатам широкой долины, идущей от деревни к лесу. Он спустился в заросший овраг, пересекающий поле, и побывал в верховьях этого огромного оврага, где был устроен пруд. И везде цеплялась за ноги прилипчивая повилика, заглушившая всходы клевера. Она сползла в овраг и выбивалась уже за ограду клеверного поля. Вильямс смог увидеть это удручающее зрелище, но узнать причины этого ему не удалось. Уваров не дал ему поговорить с крестьянами, — они при виде Уварова не решались даже подойти к Вильямсу. А главное — ему не удалось получить хотя бы горстки семян из той партии, которая была посеяна на этом поле.