Теперь чаквинские плантации превратились в крупнейший чайный совхоз с двумя фабриками по переработке чая; в Салибаури тоже организованы совхоз и чайная фабрика. И Вильямс имел право с гордостью вспоминать: «Я первый ввел культуру чайного дерева в Закавказье (Чаква, Салибаури, Капрешуми) и цитрусовых там же».

Через три года после завершения работы Вильямса по организации чайных плантаций Клинген отмечал, что именно Чаква является наиболее подходящим чайным районом, ибо она «представляла наиболее интереса ввиду разнообразия ее склонов, выгодного топографического положения, защитности от холодных ветров и обильного запаса вод». Таким образом, Вильямс очень удачно выбрал именно Чакву для чайной плантации. Начинание Вильямса не пропало даром, работы по изучению Кавказа с целью разведения чая расширялись, в них принял участие В. В. Докучаев и его ученик — ботаник А. И. Краснов (1862–1914), и Клинген вскоре мог сказать, что «мы, несомненно, имеем в Закавказье обширные чайные районы на пространстве, далеко превосходящем самые серьезные требования относительно всероссийского потребления». Однако только в советское время эти важнейшие исследования русских ученых — Вильямса, Клингена, Воейкова, Бутлерова, Докучаева, Краснова — были полностью использованы, и чайная культура заняла подобающее ей место в сельском хозяйстве Закавказья, а теперь, на основе достижений мичуринской агробиологии, смело выходит за его пределы.

Путешествие в Закавказье пополнило коллекции музея Вильямса: в Петровско-Разумовское были привезены интереснейшие экспонаты, каких нельзя было собрать ни в каком другом районе России.

К осени 1895 года, когда Вильямсу надо было начинать свои лекции на втором курсе, кафедра почвоведения и общего земледелия обладала уже небольшой, но тщательно подобранной коллекцией почвенных монолитов из разных мест России, достаточным количеством образцов разных почв для студенческих анализов. Была организована коллекция семян различных культурных растений и положено начало созданию гербария культурных растений, в том числе кормовых трав, а также сорняков и различных дикорастущих, характерных для разных природных зон и районов.

Так Вильямс во время своих путешествий становился выдающимся знатоком природы и сельского хозяйства России, вплоть до самых глухих ее уголков, и пополнял свой музей, имеющий такое выдающееся значение в подготовке русских агрономов, как в стенах Петровки — Тимирязевки, так и далеко за ее пределами.

Курс общего земледелия в Московском сельскохозяйственном институте должен был читаться два года: первый год отводился на почвоведение, второй — на земледелие. Учение о сельскохозяйственных машинах включалось в земледелие, а раздел, посвященный учению об удобрениях, был, по инициативе Вильямса, выделен в качестве самостоятельного курса, чтение которого было поручено Д. Н. Прянишникову.

Приступая к изложению студентам первой части своего обширного курса, а именно почвоведения, Вильямс прежде всего стремился показать им, что почва, хотя и является самостоятельным телом природы, интересует нас прежде всего и больше всего как среда обитания культурных растений. Он уже тогда не склонен был делить науку на «чистую» и прикладную. Но одновременно молодой профессор внушал своим слушателям ту мысль, что земледелие должно быть обязательно научным, построенным на всестороннем использовании всех новейших достижений механики, физики, химии, биологии. Но земледелие вместе с тем является совершенно самостоятельной наукой. «Явления земледельческой науки, — говорил Вильямс в вводной своей лекции, — следует рассматривать не с точки зрения химии или физики или физиологии растений, а с точки зрения земледельческой науки».

Главная особенность земледелия состоит, по мнению Вильямса, в том, что только оно создает органическое вещество, необходимое человеку и сельскохозяйственным животным. Скотоводство и прочие сельскохозяйственные промыслы только преобразовывали органическое вещество, но не создавали его заново. Лишь земледелие и его объект — живое растение — способны создавать органическое вещество — основу всей жизни на земле. О сущности и содержании земледелия как науки Вильямс говорил своим слушателям:

«Изучение свойств культурных растений, их требований и отношений к окружающей среде, изучение этой среды и способов создания в ней условий, необходимых для желаемого (нормального или патологического) развития этих растений, изучение способов придания известных качеств продуктам растительной жизни и, наконец, изучение этих качеств — составляет предмет земледелия, как науки».

Критикуя иностранных агрономов за односторонний — подход к условиям жизни культурных растений и за их стремление давать в земледелии рецепты, пригодные якобы во всех условиях, Вильямс намечал совершенно другой путь приложения научных знаний к земледельческой практике в каждом конкретном случае. Идя по стопам Тимирязева, Докучаева, Костычева, Стебута, Вильямс подчеркивал:

«Уже многим становится ясно, что рецептов в земледелии давать нельзя и что образ действия в каждом отдельном случае и для каждого отдельного места должен быть выработан на основании научных данных и в зависимости от той комбинации всех многочисленных условий, при которых происходит явление и изучение которых должно предшествовать всей работе».

Такие воззрения Вильямса ярко подчеркивали самостоятельность науки земледелия и ее тесную связь со всеми разделами естествознания, изучающими всесторонне «единую, цельную и нераздельную природу, а не отрывочные ее части» (Докучаев).

Почва — важнейшее условие жизни растения, в ней таится неистощимый источник повышения урожая растений, она, при умелом ее использовании, никогда не ограничит стремления земледелия к получению все более и более высоких урожаев.

Вильямс говорил:

«Земледелие, как промышленность, стоит в резко отличных условиях от всех других отраслей промышленности, условиях, определяющихся тем, что средством этой промышленности являются живые организмы — растения и элементарная производительная сила — энергия солнечного луча. Солнце — ее двигатель, и только солнце может положить предел ее развитию».

В этой формулировке таится скрытый удар против «закона» убывающего плодородия почвы. Такого закона не существует, и Вильямс сразу же дает это понять Стремление видеть в земледелии науку, обладающую возможностью предвидения и помогающую человеку овладевать природой, было присуще многим ученым с самых древнейших времен, но земледелие подлинной наукой не становилось. Вильямс прекрасно понимал это и объяснял отставание агрономии чрезвычайной сложностью процессов и явлений, играющих важную роль в земледелии.

Набрасывая в своем первом систематическом курсе историю земледелия, мастерски освещая главнейшие этапы его развития, Вильямс говорил:

«Рецепты, по большей части случайные и горьким опытом выработанные, передавались от отцов к детям, из поколения в поколение. Перечисление таких рецептов и составляет зачатки земледельческой науки».

Ученик Аристотеля Теофраст еще в IV веке до нашей эры делает попытку систематизировать и сопоставить эти рецепты. Не пошли дальше этого и древнеримские- агрономические писатели — Катон, Варрон, Колумелла, Плиний, Вергилий.

«Падение Римской империи, — отмечал Вильямс, — увлекая все силу, все стремления, все страсти народов в одном «направлении, положило предел даже и таким скудным попыткам к научному сопоставлению земледельческих знаний, и такое безотрадное состояние полного застоя в земледельческой науке продолжается вплоть до начала X века».