Весной 1807 года в Вену приехал знаменитый лондонский пианист и композитор Муцио Клементи[118]. Будучи совладельцем крупной издательской фирмы в Лондоне, он договаривался лично с Бетховеном о покупке его новых произведений только для Англии (скрипичный и 4-й фортепианный концерты, три квартета опус 59, увертюра «Кориолан» и Четвертая симфония). Ввиду плохого сообщения между Англией и Веной, Бетховену пришлось ждать получения обещанного гонорара в двести фунтов стерлингов целых два года — до 1810 года.

Свое новое произведение — мессу, написанную для Эстергази, композитор продал боннскому издателю Зимроку.

Словом, переговоры с издателями развивались успешно. Правда, деньги заставляли себя ждать, но Клементи, дружески расположенный к Бетховену, все время торопил своего лондонского компаньона, который, по-видимому, ждал получения бетховенских сочинений, а это было нелегкое дело, так как введенная Наполеоном континентальная блокада[119] препятствовала нормальным почтовым сообщениям с британской империей. Кроме того, композитор продавал свои произведения Брейткопфу, Артариа и Зимроку, что в общей сложности давало немалый доход.

Но наступило событие, показавшее Бетховену, что его доходы стоят немногого. Весной 1809 года Наполеон снова воюет в Австрии. Вверх по Дунаю двигаются его войска, приближаясь к Вене. В начале мая императорская семья вместе с эрцгерцогом Рудольфом бежит из столицы. С 10 мая Вена — осажденный город. Генералы Ланн и Бертран оцепляют столицу со всех сторон и начинают обстрел города. Гарнизон из семнадцати тысяч человек[120] немедленно сдается. 12 мая в два с половиной часа дня Вена уже была в руках французов. За этим последовали победоносные для Наполеона бои при Ваграме и Аустерлице.

Шпительауэр. Окрестности Вены в 1820 году. (Акварель Раулино)

Во время канонады Бетховен находился у брата Карла в подвале и охранял свой больной слух, обложив голову подушками. В Вене исчезли продукты питания, металлическая монета, развилась спекуляция. На город была наложена огромная контрибуция — десять миллионов гульденов наличными деньгами, сто пятьдесят тысяч локтей[121] полотна, налог на квартиронанимателей и другие. Друзья композитора почти все разъехались. Связь с внешним миром была прервана. Оккупация длилась два месяца.

Бетховен во время этого второго прихода Наполеона уже ненавидел французских оккупантов. Однажды сидящий в кофейне композитор показал кулак проходящему французскому офицеру и воскликнул: «Если бы я был генералом и понимал в стратегии столько же, сколько в контрапункте, тогда я задал бы вам работу». Эти антифранцузские настроения господствуют у Бетховена вплоть до Венского конгресса. Не надо забывать, что к тому времени вся передовая Германия была уже затронута начинающимся освободительным движением. В октябре был заключен Венский мир, санкционировавший униженное положение Австрии. В ноябре Бетховен пишет: «После дикого разрушения — некоторый покой; вслед за невообразимым перенесенным беспокойством, я работал несколько дней подряд, — скорее досмерти, чем для бессмертия! Я не ожидаю ничего прочного в этот век: теперь можно быть уверенным только в слепом случае».

Лето 1809 года было тяжелым для Бетховена. Композитор в первый раз был вынужден оставаться в пыльном, душном городе среди окружавшей его нужды, среди материальных и моральных невзгод. Лишь к концу лета Бетховену удалось выбраться за город, и он обрел былую работоспособность.

В эти годы мировоззрение Бетховена достигает полной зрелости. Определился и его литературный вкус. В 1809 году он просит Брейткопфа и Гертеля подарить ему собрание сочинений Гёте и Шиллера: «Оба поэта — мои любимцы, подобно Оссиану и Гомеру». Гёте вытеснил «величественного» Клопштока. Мы уже знаем, до какой степени Бетховен чтил Шекспира. Тогда же у композитора появляется временное увлечение индусской литературой и персидской поэзией.

Несмотря на то, что великий музыкант был далек от последовательного материалистического мировоззрения, он был совершенно чужд и господствовавшим церковным догмам. Считая себя человеком религиозным, он понимал религию в духе пантеизма, а к официальной религии относился с резким осуждением и уделял внимание идеям «вольнодумцев». В этом было его коренное разногласие с немецким романтизмом, принимавшим все католические догмы почти без всякой критики[122]. В Вене того времени считалось предосудительным увлечение восточной поэзией, которой композитор интересовался, ибо изыскания в области восточных религий приводили к сомнениям в христианских догмах. Но возникшие по этому поводу споры среди образованного общества Вены не проникали в печать из-за строгой цензуры. Если учесть, что Бетховен до начала глухоты состоял членом масонской ложи, то мы не удивимся резким высказываниям композитора об официальной религии. Для Бетховена бог существовал только как поэтическая идея утешителя в человеческих скорбях. Позже он говорил Шиндлеру: «О религии нечего спорить: это замкнутая в себе самой вещь». С точки зрения композитора, бог и природа составляли одно и то же. Всю жизнь у Бетховена прорывалось поэтическое отношение к природе, облеченное в религиозную оболочку. Другого отношения к идее божества у великого композитора по существу не было никогда. Прекрасный образец бетховенского мировоззрения мы находим в записи 1815 года на нотном листке:

«На Каленберге, 1815, конец сентября.

Всемогущий,

в лесу

я блажен,

счастлив. В

лесу каждое

дерево говорит:

благодарю тебя.

О, боже, какое

великолепие

в

таком лесу!

На вершинах

покой, чтобы ему

служить»[123].

Каковы были взгляды Бетховена на музыку и музыкантов? Выше всех он ценил Генделя, Иоганна-Себастьяна Баха, Филиппа-Эммануила Баха, Моцарта (в особенности его «Реквием» и четыре последние оперы). По адресу Гайдна он нередко говорил колкости, но признавал величие своего бывшего учителя. Из театральных композиторов Бетховен особенно ценил Глюка, Керубини и Мегюля — мастеров буржуазной музыкальной трагедии. Волшебные сюжеты не привлекали Бетховена. В письме к драматургу Коллину композитор заявляет: «…не могу отрицать, что я предвзято отношусь к этому жанру, так часто заставляющему дремать чувство и разум». Бетховена увлекают драмы, выражающие гражданский пафос и построенные на героическом действии. Лучшими либретто композитор считает «Весталку» Спонтини и «Водовоза» Керубини.

Большой интерес представляет описание современниками игры Бетховена. Техническая ловкость и быстрота были несравненны. Манера сидеть за фортепиано отличалась спокойствием и благородством. Мимика была спокойна. Пальцы Бетховена были очень сильны, но не длинны, с широкими «подушками», руки не очень растянуты (едва брал одной рукой дециму — расстояние в десять клавишей). Употреблял педаль он значительно чаще, чем написано в нотах. Единственным в своем роде было его исполнение Генделя, Глюка и фуг Баха. В чтении с листа у Бетховена не было соперников. Черни рассказывает, в каких музыкальных формах импровизировал Бетховен: «1) Соната или рондо. Разработка изумляла разнообразием тематической работы. Трудность бравурных пассажей превосходила все написанное Бетховеном. 2) Свободные вариации в духе финала хоровой фантазии или финала Девятой симфонии. 3) Попурри, подобно фантазии опус 77». Самая ничтожная тема служила Бетховену поводом для богатейших импровизаций.

Слабые и несовершенные фортепиано не могли служить орудием передачи гигантских замыслов Бетховена. Для публики была более доступна «жемчужная» игра Гуммеля и других последователей Моцарта. Общаясь с фабрикантами фортепиано Штейн (Штрейхер), Бетховен способствовал совершенствованию их инструментов. Рейхарт пишет в 1809 году: «Штрейхер расстался с мягкостью, слишком большой податливостью и стукотней венских роялей; согласно совету и желанию Бетховена, он придал своему инструменту больше сопротивляемости, эластичности, с тем чтобы виртуоз с сильной и значительной игрой исполнял мелодию связно и применял тонкое туше»[124]. Бетховен был враг поверхностного блеска игры, столь модного в его время. В зрелые годы композитор играл не очень чисто, иногда неточно, — это было связано с растущей глухотой. Во время игры на скрипке он сильно детонировал. Дирижировал он также не блестяще, часто сбивал оркестр и не слышал тихих звуков. Известный композитор и скрипач Людвиг Шпор играл в 1813 году под его управлением. Вот как, в несколько карикатурных тонах, он описывает Бетховена за дирижерским пультом: