* * *
За столиком сидели студенты Литинститута. Спор? Нет, это был не спор. Каждый утверждал свое, но никто друг друга не оспаривал. Говорили шумно. Читали стихи, прозу… То и дело раздавалось:
– А вот у Лермонтова…
– Так мог позволить себе только Толстой…
– А помнишь, у Достоевского…
К столику подошел Светлов.
– Что мне в вас нравится,- сказал он,- это то, что вы даете друг другу слово сказать.
* * *
Однажды он пошутил:
– Занимать деньги надо только у пессимистов. Они заранее знают, что им не отдадут.
* * *
Один восторженный поклонник Светлова, знакомясь с ним, воскликнул:
– Боже мой, передо мной живой классик!
– Что вы,- ответил Светлов.-Еле живой.
* * *
В долгие месяцы тяжелой болезни Светлов верил в свое выздоровление и терпеливо ждал возможности вернуться к общению с друзьями.
Он любил, когда я приносил ему в больницу шаржи и приколачивал их к стене.
Глядя на рисунки, он говорил:
– У меня создается ощущение, что я не в больничной палате, а дома.
Когда его на короткое время выписали из больницы, он по дороге домой сказал:
– Я чувствую себя птицей, которая едет в ломбард выкупать свои крылья.
* * *
Об одном поэте:
– Он – как кружка пива. Прежде чем выпить, надо сдуть пену.
– Счастье поэта должно быть всеобщим, а несчастье – обязательно конспиративным.
– Человек, не наделенный талантом, если в одном не удалось, займется чем-нибудь другим.
У талантливого нет выбора.
* * *
К моим шаржам на Светлова разные поэты, в том числе и сам Светлов, написали много эпиграмм.
К шаржу сделанному на пленуме писателей в 1953 году, Светлов написал:
Постольку я, друзья, нелепей,
Поскольку рисовал не Репин.
М. Светлов 5. I. 53 г.
Я хотел было опубликовать рисунок вместе с этой эпиграммой, но редактор сказал, что в русском языке нет такого слова – «нелепей».
– Если есть слово «великолепен», почему же нельзя сказать «нелепей»? – возразил Светлов. – Впрочем,- добавил он,- легче написать новую эпиграмму, чем внушить редактору чувство юмора. Пусть будет так:
Я, в искусстве правду любя,
Убедился сегодня снова –
Как приятно после тебя
Видеть Репина и Васнецова.
Ко дню его рождения в 1956 году я нарисовал Светлова в позе и одеянии Джиоконды. В ответ на такое кощунство он предложил подписаться под рисунком: «Леонардо да Иначе». И тут же добавил:
Ну не смешно ли,- сама Джиоконда
Стала сегодня членом Литфонда.
Увидев набросок, где он изображен грустным и усталым, Михаил Аркадьевич призадумался, походил взад и вперед по комнате и, приложив рисунок к стене, написал:
Хоть я и не ношу вериги,
Но все ж худею без конца,
И уловил художник Игин
Последние черты лица.
М. Светлов 21. 1. 60 г.
Иронически усмехается Светлов и в подписи к шаржу, сделанному в день его шестидесятилетия:
Твоею кистью я отмечен,
Спасибо, рыцарь красоты,
За то, что изувековечил
Мои небесные черты.
А вот несколько эпиграмм, написанных другими авторами.
Александр Рейжевский пришел в Центральный Дом литераторов в тот момент, когда я рисовал на стене гостиной Михаила Аркадьевича в виде улыбающегося за окном полумесяца. Рейжевский подписал к рисунку:
Улыбается в окне
Нам луна портретом новым.
Видно, нравится луне
Это сходство со Светловым.
Ян Сашин писал автору знаменитой «Гренады»:
Поэту Светлову и слава и честь –
Гренадская область в поэзии есть!
Но много доносится жалоб:
Расширить ее не мешало б…
Вот эпиграмма Владимира Волина:
Примерно двадцать лет назад
Был зритель пьесе «Сказка» рад,
И новых пьес он ждет, грустя,
Примерно «двадцать лет спустя».
К рисунку, где Светлов идет снежной ночью с поднятым воротником, Александр Раскин писал:
Светлов хорош во всякую погоду,
Да жаль, молчит он иногда по году.
Михалков, увидев эту эпиграмму, добавил:
Молчит, но если скажет слово,-
То это слово М. Светлова!
Я вспоминаю, как мы со Светловым искали заключение для нашей книги «Музей друзей».
Светлов закончил книгу так:
Не родственники мы, не домочадцы,
И я хотел бы жизнь свою прожить,
Чтоб с вами никогда не разлучаться
И «здравствуйте» все время говорить.
СПАСЕННЫЕ ГЕРОИ. Александр Рейжевский
Очень это не просто – написать о Светлове просто, написать так, чтобы это можно было показать ему. Он отложит рукопись, медленно отодвинется в самый угол кресла, словно ему необходимо посмотреть на тебя издали, потом сложит губы – ну совсем как заправский дегустатор,- вытянет их вперед до невозможности и нараспев произнесет длинное-предлинное: «Ни-и-и-че- го-о-о-о!» А глаза его сразу станут по-детски удивленными, и заиграет в них теплая светловская смешинка.
Но это уже высшая похвала.
Я дождался ее, этой светловской похвалы, только один раз. Вот как это произошло.
На семейный праздник собрались друзья. Пришел и Михаил Аркадьевич. Он был в новом черном костюме, и, хотя узел галстука забился куда-то вбок, под воротничок рубашки, вид у Светлова был необычно торжественный.
– Завтра у нас с Игиным и с ним,- показал он на меня, – телепередача. Надо, чтобы этот костюм успел ко мне привыкнуть, – сказал Светлов и тут же добавил: – А вообще из меня получится неплохая манекенщица. Портной сказал, что на мне очень хорошо висят вещи.
В течение всего вечера Светлов добродушно «добивал» меня за то, что я не оставляю работу в театре.
– Нельзя заниматься литературой во вторую смену, тем более – в ночную. Она этого не прощает. И по том – надо пробовать писать что-нибудь и кроме эпиграмм.
– А я пробую, Михаил Аркадьевич. Вот, жена не даст соврать,- написал недавно лирические стихи.
– Если это не семейная тайна – прочти. Пользуйся случаем, что ты у себя дома,- гости не разбегутся, воспитание не позволит. Помучаемся? – обратился он к остальным.
