— Ты не обижайся, что я долго не был, — затараторил он. — Мы с папой и дядей Петей в город ездили. За разными покупками. В гостях были. Мне, конечно, не до гостей. Все о Дике думал да о тебе. Но ведь об этом никому не скажешь. К тайнику ходил. Никаких признаков нет. Может, связь пропала? Не знаю, что и делать? Ну, как он?

— В порядке! — заверил я. — Каждый день песни поем. Хочешь послушать? — спросил я, беря контрабас.

— Ты что? — испугался Алешка. — Не надо.

Я прислонил контрабас к стенке. Не надо так не надо.

— Значит, пусто в тайнике? — спросил я.

— Пусто. Хотя бы про хвосты написали, что ли.

— Может, потому и не пишут, что мы не все приказы выполняем? Скажут, зачем писать, если они не выполняют? Ведь писали же они про хвосты?

— Писали, — подтвердил Алешка.

— Ты выполняешь приказ?

Алешка отвернулся.

— Учишь английский?

Алешка уставился куда-то вдаль.

— Ясно, не выполняешь. Вот Центр и отказался от нас. Другим пишут!

— Я пробовал… не получается. Была бы учительница, легче было бы. Приедет из отпуска, займусь.

Я не на шутку рассердился.

— Вот что, «Беркут»! Ты командовал холодными испытаниями. Ты первым выбрал имя. Я молчал и соглашался. Теперь я не буду молчать. Я беру командование на время твоей подготовки в свои руки. Ясно?

— Яснее ясного! — оживился Алешка.

— Выучишь три параграфа и двадцать слов!

— Много, — попытался возразить Алешка.

— За пререкание с командиром выучить еще пять слов.

Алешка аж рот открыл, но возмутиться вслух не посмел.

Так-то! Надо везде, во всем и со всеми твердость проявлять!

— Выучишь параграфы, займемся фонетикой. И не крутись, когда задание объясняют!

— Я не кручусь. Только смотри!

Алешка разжал кулак. На его ладони блеснули стеклышки. Ничего не сказав, я бросился к шкафу, достал из своего ящика синенькую стекляшку, положил ее на подоконник. Алешка подставил к ней свои осколки. Они плотно подошли друг к другу.

— Как ты думаешь, откуда стекло? — спросил я, глядя на Алешку.

— Из очков, — сообразил он. — Из солнечных очков.

— Из защитных очков, — поправил я. — А такие очки в деревне носят моя мама, мой папа, мать Вольдемара и…

— Ясно! — крикнул Алешка. — Это из его очков. Яснее ясного, из его. Гадать не надо, из его.

— Гадать не надо, а доказать нужно, — собирая осколки, сказал я.

Алешка недовольно закрутил головой.

— Ох, какой ты! Чего тут доказывать? Ты не мог потерять, потому что в погребе сидел. Родители твои быстрее бы лупанку тебе задали, чем крышку запирать. Нечего делать в нашем дворе и Вовкиной матери. Остается…

Значит, опять Таратута? Даже не Таратута, а Таратуты! Отец и сын!

— Зачем они сюда приезжают? Отдыхать?

— Как бы не так — отдыхать! Раньше они недели на две-три наведывались, а теперь от весны до осени живут. Говорят, у них в городе свой дом есть. Они его квартирантам сдают, а сами сюда. Дом купили. Сад. В саду крыжовничек, яблочки, картошечка. Все для базара.

Алешка сцепил пальцы в замок, потянулся, расправил плечи. В глазах промелькнули искорки недовольства.

— У большого Таратуты кислой ягодки не выпросишь. Жадина, каких свет не видывал! Он и Вовку к толкучке хотел приучить, да мать скандал подняла. Сказала, неудобно будущему артисту на базаре красоваться. Всю карьеру испортит. Не знаю, где Таратута работает, но мне кажется, он больше в своем саду пропадает. С Диком живет. Он его у нас отнял.

— Как отнял?

— Нахально. Строились мы. Заняли у него денег. За это он собаку взял. Ненадолго, говорит. Сад посторожить, говорит. Мы долг вернули, а он собаку не отдает. Говорит, за кормежку надо платить. Папа разозлился и поругался с Таратутой. А тому того и надо. Он собаку с цепи не спускал.

Алешка заморгал и отвернулся в сторону.

— И ты решил украсть Дика? — спросил я, отодвигая стеклышки в сторону.

Мой вопрос испугал Алешку. Он покраснел и стал тереть одной ладошкой о другую.

— Мне и в голову не приходило красть, — вымолвил он. — Дик сам убежал от Таратуты. А если Таратута такой, так я ему и деньги отдам.

— Деньги? Где ты их возьмешь? — насторожился я.

— Заработаю. Я в колхоз ходил. На сенокос просился. Не взяли. Говорят, мал. А чего мал? На конях я не хуже других езжу. Скоро опять пойду проситься. Скажу, мне вот так нужны деньги! Принимайте и все!

Нехорошо получается. Хоть Таратута и вредный, но собака-то, выходит, его. Алешка сманил, а я прячу. Вот перемахну сейчас через подоконник и выгоню Дика из-под дома. Пусть бежит на все четыре стороны! А если Таратута опять его привяжет? От Таратуты с цепи сорвался, а тут безо всякой привязи живет. Даже к Алешке не бежит. Наверно, чует опасность.

Я еле сдерживал себя, и Алешка видел это.

— Ты Таратуту не знаешь, — оправдывался он. — Не знаешь! Он такой… Такой… Он ведь и убить может.

— Кого? Дика?

— Да, Дика!

— Как убить?

— Очень просто. — Алешка прищурил правый глаз, сделал руку пистолетом и прищелкнул пальцами. Я представил, как, жалобно взвизгнув, упал Дик.

— В прошлом году, — продолжал Алешка, — Таратута ни разу Дика с цепи не спускал. Днем он сидел в сарайчике, ночью бегал по проволоке от одного забора до другого. Все боялись мимо сада пройти, не то, что за забор заглянуть. У Таратуты привычка была — конфеты ребятишкам раздавать.

Я удивился.

— Чудеса! Ты же говорил, что у Таратуты ягодки не выпросишь, а тут конфеты.

— Чудеса на других планетах бывают, — махнул рукой Алешка. — Таратута без чудес живет. Он не всем конфеты раздавал. Самым отчаянным. Даст конфету, да еще скажет, что ничего не будет, если они ночью в сад залезут. Мальчишки рады стараться. Да напрасно. Дик такой тарарам устраивал, что в темноте только пятки сверкали. На другой день Таратута гоголем вышагивает. Улыбается. Встретит мальчишек, даст еще по одной конфетке, а потом — по затылку. Ну как, говорит, ягодки? По вкусу пришлись? Мальчишки сопят. Синяки растирают. Расхохочется Таратута и подастся вдоль деревни.

Алешка замолчал, уставясь в одну точку. Я проследил за его взглядом и увидел в дверях Ваську. Тот внимательно смотрел на Алешку.

— Иди сюда, — ласково сказал Алешка. Васька послушно прошагал через всю комнату и, бросив на меня презрительный взгляд, вскочил на подоконник.

Алешка взял его на руки, погладил по спине и потрепал за уши. Васька с переливами замурлыкал.

— Дальше что? — нетерпеливо спросил я.

— Ты думаешь, почему Таратута злой ходит?

— Алешка, я тебя спрашиваю, а ты меня, — начал я досадовать. — Знаю, Дик злой, Таратута злой. Почему?

— У Таратуты ягоды обобрали…

— Как обобрали? А Дик?

— Не перебивай… Дик на привязи бегал. Ночью все тихо было. Утром Таратута к грядкам, а они чистехонькие… Таратута — туда, Таратута — сюда. Ехать на базар надо, а ягод-то нету. Вот он и разозлился на Дика. Привезу, говорит, другую собаку, а эту…

Алешка прикусил губу и часто-часто заморгал.

— Дик, конечно, не чистокровная овчарка, — продолжал он объяснять. — Но если его учить, он не хуже чемпионов с медалями будет. А его чему учили? Лаять да злиться! Зря папка отдал его Таратутам.

— Зря! — согласился я. — Мы бы Дика в космонавты записали. Он не дал бы нам замерзнуть. Слушай, а ты уговори отца. Пусть сходит к Таратутам. Может, отдадут?..

— Говорил я, — безнадежно махнул рукой Алешка. — И папка ходил. Только напрасно. Он так и сяк, а большой Таратута одно ладит: не отдам я вам его, и все тут. Он, говорит, подвел меня. Он, говорит, ограбил меня. Наказание, говорит, должен принять Дик за свою провинность. Так ни с чем и ушел. А сейчас я даже боюсь папке сказать. Ругаться будет. Собака-то чужая, выходит.

— Чужая, — подтвердил я.

Алешка задумался, глядя на Ваську.

— Скажи, что бы ты сделал?

Я ничего не ответил. Не знал, как ответить. А ведь надо что-то делать. Дика не продержишь все лето под верандой. Кто-нибудь увидит, скажет Таратуте, и тогда…