– За мной, пожалуйста, – пригласил Исудзу, резко разворачиваясь. Траншея для переговоров уже готова.

– Траншея? – прошептал кто-то из пикетчиков на ухо Рэбкину.

Беспечно пожав плечами, тот ответил:

– Черт, да они даже сидят все время на полу. Наверное, переговоры у них принято проводить в траншее.

Вслед за Джиро пикетчики обошли палаточный лагерь и углубились в лабиринт песчаных дюн. В лунном свете пустыня выглядела жутковато – глубокие тени контрастировали со сверкавшими, словно иней, песчинками. Впереди показались силуэты трех людей с автоматами Калашникова на груди.

– А почему это они вооружены? – нервно поинтересовался кто-то из профсоюзных деятелей.

– Фильм о войне, – повысив голос, чтобы все смогли его расслышать, сказал Ли Рэбкин. – Наверное, они репетируют.

Внезапно шедший впереди Исудзу исчез, и Рэбкин поспешил, чтобы догнать его, но обнаружил, что японец просто спустился по доске в почти двухметровой глубины траншею. Судя по всему, она была вырыта совсем недавно – на дне валялось несколько лопат.

– Сюда, пожалуйста, – снова послышался голос Исудзу.

– Церемонии, словно на приеме у папы римского, – пробормотал Рэбкин себе под нос, спускаясь вниз. Один из охранников тут же поспешил к генератору.

– Наверное, они хотят наладить освещение, – обратился Ли к идущим за ним товарищам.

– Неплохо бы, а то тут темно, как в заднице.

Когда, наконец, все представители профсоюза собрались в траншее, Джиро Исудзу что-то скомандовал по-японски.

– Ну что, нам садиться на землю, или как? – спросил Рэбкин, пытаясь разглядеть в темноте лицо Джиро.

– Нет, ведь вы сейчас умрете, – спокойно отозвался японец.

В следующую секунду глаза Ли Рэбкина словно взорвались изнутри. На долю секунды он ощутил, как по ногам его пробежал ток, а потом он упал ничком, и, замкнув таким образом, цепь, позволил своему телу медленно обугливаться, словно забытая на плите яичница.

Джиро Исудзу равнодушно смотрел, как внизу извиваются тела пикетчиков. Они дымились еще долго даже после того, как электрогенератор отключили от зарытых в песке металлических пластин. Хотя теперь уже в траншее снова было безопасно, Джиро предпочел не пробираться среди обуглившихся тел, и подождал, пока чьи-то руки не помогут ему взобраться наверх с замаскированного под песок резинового коврика.

Бросив через плечо еще одно короткое приказание, Джиро Исудзу, не оборачиваясь, зашагал прочь. До рассвета оставался всего час, а предстояло столько еще успеть...

Утром двадцать третьего декабря на территорию Соединенных Штатов со стороны Канады надвинулся холодный атмосферный фронт, и температура упала везде ниже нуля. В этот знаменательный день двумя самыми теплыми городами страны оказались Майами, штат Флорида, и Юма, штат Аризона. И тем не менее, в Юме было вовсе не жарко.

Когда над горой Джила занялась заря, Бартоломью Бронзини вот уже час как был на ногах. Наскоро позавтракав в ресторане при отеле, он вернулся обратно в номер, чтобы провести обычную ежедневную тренировку.

Когда Бронзини вышел из вестибюля гостиницы, его удивили две вещи. Было холодно – градусов пять тепла, не больше, и нигде не было видно демонстрантов от профсоюза.

Заглянув в вестибюль, Бронзини спросил у девушки-регистраторши:

– Как, никаких пикетчиков? Что случилось?

Придвинувшись к нему поближе, та прошептала:

– У меня подруга работает в «Рамаде», они там остановились. Так вот, она говорит, что сегодня ночью все эти профсоюзные деятели сбежали, не заплатив по счетам.

– Наверное, деньги кончились. Спасибо.

Пикетов не было и на ведущей к съемочной площадке дороге, когда Бронзини подъехал туда на своем «Харли». Впереди стоял охрана – двое японцев около сломанного танка Т-62, которые попытались остановить его, но Бартоломью даже не сбавил скорости.

– Да они совсем с ума посходили, не пускают меня на съемочную площадку, – пробормотал Бронзини сквозь зубы. – Что я им, Грета Гарбо, что ли?

В палаточном лагере никого не было, только невдалеке один из танков, на время превращенный в бульдозер, засыпал песком траншею.

Проехав дальше, к основной съемочной площадке, Бронзини был немало удивлен, увидев, что там происходит.

Перед ним было около тысячи человек, выстроенных в боевом порядке. Люди были одеты в коричневую форму Народно-освободительной Армии, каждый держал свой Калашников на караул. По обе стороны от солдат в идеальном порядке стояли танки и бронетранспортеры, около которых в ожидании команды стояли их экипажи.

Перед этой маленькой армией, спиной к Бронзини, стоял Джиро Исудзу.

Соскочив с мотоцикла, Бронзини направился прямо к нему.

– Бронзини-сан, что вы здесь делать так рано? – с легким раздражением в голосе спросил продюсер.

– Отличная форма, Джиро, – спокойно заметил Бронзини. – Если ты собираешься принять участие в массовке, то кто же будет режиссером? Один из разнорабочих?

Джиро Исудзу, помрачнев еще больше, ответил:

– Иногда мне придется руководить съемками, находясь прямо в кадре. Вы же знаете, как это делается.

– Да, я когда-то пробовал себя, как режиссер, – признал Бронзини. – Вот только меч мне для этого не требовался.

Схватившись за рукоять своего парадного меча, в котором Бронзини, как знаток, узнал настоящее оружие самурая, Джиро выпалил:

– Меч приносить удачу. Он в моей семье уже много поколений.

– Постарайся только об него не споткнуться, – посоветовал Бронзини, и перевел взгляд на стройные ряды массовки. Между ними сновали люди из съемочной бригады, раздавая почтовые конверты.

– Мы снимаем, как китайские солдаты готовиться к бою, – невинно объяснил Джиро Исудзу. – Вы нам пока не нужны.

– Правда? – откликнулся Бронзини, заметив, что японцы из съемочной бригады тоже были в военной форме. Часть из них, вооружившись видеокамерами «Нишитцу», снимала происходящее, а высоко над ними студийный кран проносил оператора, который спешил увековечить эту впечатляющую панораму на кинопленку. – А что, операторы тоже носят форму?

– Нам придется использовать всех, кого только можно. Для массовки не хватает людей.

– Ага. – На глазах у Бронзини, японцы присели на корточки, и вынув из-за пояса ножи, принялись обрезать на руках ногти, а потом каждый отхватил у себя по пряди волос. Все это они старательно заклеивали в конверты.

– А это, черт побери, для чего? – спросил Бартоломью.

– Китайский военный обычай. Солдаты, отправляющиеся в бой, посылают домой часть своего тела, чтобы родственники смогли захоронить ее, если они не вернутся.

– Неплохая деталь, – хмыкнул Бронзини. – Но тебе не кажется, что эмблема Американской Экспресс-почты будут выглядеть на экране несколько не к месту?

По рядам прошли люди, собравшие конверты, и затем, по знаку Исудзу, солдаты поднялись на ноги и прокричали: «Банзай!»

– Банзай? – изумленно воскликнул Бронзини. – Может быть, я чего-то не понимаю, но ведь «Банзай» – японское слово!

– Люди немного увлеклись. Мы отредактировать при монтаже. Хорошо?

– Мне нужно получить согласие технического консультанта. Он как раз должен сегодня приехать. Я не допущу, чтобы картина с моим участием превратилась в кусок дерьма, ясно?

– Мы уже оставили ему записку в отеле, с просьбой встретиться на съемках десанта. Хорошо?

– Ничего хорошего я тут не вижу. Только вчера я перечитывал сценарий, и хотел спросить об одной вещи. Я понимаю, что у нас, конечно, японский фильм, но разве человек, которого я играю, обязательно должен умирать?

– Вы – герой, и умираете, как герой. Трагическая сцена.

– А эпизод, когда американцы сбрасывают на свой город атомную бомбу?

Что это, по-вашему, такое?

– Это счастливая развязка. Злобные китайцы гибнут все до одного.

– Да, вместе с остальным гражданским населением. Как насчет того, чтобы переделать это место?