Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.

Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.

– Привет, – негромко проговорил Бронзини.

Большего и не требовалось – для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла.

– Барт, детка, – сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. – Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся.

– Спасибо, – отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся.

– Думаю, ты здесь со всеми знаком, – произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины – угрожающим.

Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.

– Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? – спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло.

– У меня есть сценарий, – медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний.

– Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?

Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием – снимать кино – только и знали, что ему поддакивать.

– Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, – сказал Берни Корнфлейк.

– Это совершенно новый сценарий, – медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.

– Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.

– Фильмы остаются фильмами, – отрезал Бронзини, – и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же – дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.

– О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?

Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.

– Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в «ретро».

– Это значит, оно устареет, – услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку.

– Телевидение – вот что станет лакомым кусочком, – лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк.

– Но телевидение не сильно моложе кино, – возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?

– Ты говоришь о старом телевидении, – дружелюбно откликнулся Корнфлейк.

– Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?

Главное, что будет интересовать людей – как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой.

– Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.

– Ладно, договорились. В чем заключается идея?

– Идеи, в сущности, нет, – сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.

– Это будет рождественская картина. Старая добрая...

– О, нет, – тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. – О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает «ретро».

– Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает «хорошо», – добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта.

Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание.

– Продолжай, продолжай, Барт, – проговорил Корнфлейк. – Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.

– Это история мальчика-аутиста, – настойчиво продолжал Бронзини. – Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется.

– Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах.

– В семи?

– Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, «Монашенка на скейтборде», «Я в детстве рылся по помойкам», «Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме». Что-нибудь в этом духе, понимаешь?

– В моем фильме нет четкой идеи. Это просто история о Рождестве, с настроением, эмоциональная и образная.

– А в ней есть сиськи?

– Сиськи? – оскорбленно переспросил Бронзини.

– Ну да, сиськи. Титьки. Словом, красивые девки. Понимаете, если в фильме то и дело происходят шуры-муры, может быть, нам как-нибудь удастся сгладить то, что зрителю придется сидеть и следить за этой вашей историей.

Надо как-то их отвлекать от нее, что ли. Мы полагаем, что одной из главных черт девяностых станет уход от реальности.

– Вы что, забыли, на чем я сделал себе имя? – взревел Бронзини. – Что это за варьете вы мне навязываете? Я вовсе не хочу, чтобы они отвлекались от сюжета, ведь именно за него они и платят. На этом же построено все киноискусство!

Голос Бартоломью Бронзини взвился ввысь, как цены во время инфляции.

В комнате внезапно воцарилась мертвая тишина. Кое-кто даже слегка отодвинулся от стола, чтобы успеть побыстрее отползти, если Бронзини, чего доброго, выхватит из-за пазухи Узи и откроет пальбу. Они знали, что Бронзини вполне способен на подобную бестактность, ведь все видели, как он расправлялся с целыми армиями в фильмах из сериала «Гранди». Это не могло быть игрой – ведь всем было отлично известно, что Бронзини плохой актер. Как же еще можно было объяснить тот факт, что фильмы с его участием расходились огромными тиражами, а он ни разу не получил Оскара за главную роль?

– Ладно, ладно, – проговорил Бронзини, успокаивающе подняв руки, и кое-кто нырнул под стол, думая, что он бросил гранату.

Когда взрыва так и не последовало, собравшиеся в комнате понемногу успокоились. Берни Корнфлейк извлек из внутреннего кармана бутылочку из-под лекарства от насморка и пару раз прыснул себе в нос. По завершении этой лечебной операции глаза его заблестели в несколько раз сильнее, и это не укрылось от Бронзини, знавшего, что бутылочка наполнена отнюдь не аптечным снадобьем.