— Храбрый волчонок! — вскричал высокий со смехом, голосом удивительно похожим на голос пилигрима, но Роберт молча со стиснутыми зубами вскочил на ноги и, выхватив у него из-за пояса кинжал, кинулся вперёд.
Толкотня у входа на лестницу задержала разбойника, уносившего госпожу Элеонору. А в эту минуту наружная дверь распахнулась, и в зал ворвалась новая толпа вооружённых людей. Впереди них с мечом в руке, в разорванной сутане, бледный как смерть отец Родульф. В наступившем минутном смятении он один решительно бросился с криком: «Элеонора?!»
— Бей! — загремел следом голос старого сэра Джона Локслея. Догоравшие факелы наполнили залу дымом, и Роберт, теряя сознание от сильного удара по голове, успел лишь заметить, что чёрная сутана монаха оказалась рядом с белой одеждой матери.
Плачущая Уильфрида успела подхватить и оттащить мальчика в угол, иначе бы в наступившей свалке его неминуемо затоптали.
Как же объяснилось чудесное появление помощи в минуту, казалось бы, неминуемой гибели замка?
Сутки назад отец Родульф, связанный и беспомощный, лежал на полу подземелья, перед последней — замкнутой — тяжёлой дверью. Напрасно пилигрим, отчаявшись отпереть её, угрожал ему страшными пытками, если он не скажет, где спрятан ключ. Монах молчал, и его чёрные глаза спокойно выдерживали яростный взгляд предателя.
Бруно уже вытащил из ножен кинжал, чтобы перейти от угроз к действию, как вдруг остановился и хлопнул себя рукой по лбу:
— Да, я ведь ещё не посмотрел в твоих карманах, святой отче, — воскликнул он и рассмеялся, увидев, как сверкнули глаза Родульфа. — Угадал! — с торжеством вскричал он через минуту, вытаскивая из кармана сутаны большой железный ключ. — Ну, монах, потерпи немножко, мой благородный господин скоро навестит тебя!
Оставшись один, отец Родульф сделал отчаянное усилие разорвать или ослабить верёвки, но Бруно был мастером своего дела и узлы завязывал прочно. Часы шли, капеллан метался по полу, как вдруг больно ударился об угол дубовой кованой двери, закрывавшей вход в подземелье, и почувствовал, что край одной железной полосы отогнут. Он принялся перетирать о него верёвки на руках, и наконец они упали.
Мгновенно сорвав путы с ног и вынув затычку изо рта, монах осмотрелся при слабом свете брошенного пилигримом светильника. Одежда его промокла от бежавшего по полу подземелья ручейка. Капеллан нагнулся, ощупал ложе ручья и вскрикнул от радости: ручей протекал в оставленном ему под воротами проходе и за долгие годы промыл под воротами углубление, в которое, пожалуй, мог рискнуть протиснуться гибкий и смелый человек.
Глубоко вздохнув, отец Родульф лёг на землю и погрузился в воду. Прошло несколько томительных, нестерпимо долгих секунд: казалось, застрявшая в русле вздувшегося ручья сутана не двигается с места. Ещё несколько отчаянных усилий, и человек, судорожно глотая воздух, появился в сумеречном свете по ту сторону двери. Несколько толчков — и капеллан, выбравшись из-под двери, поднялся на ноги и, шатаясь, прислонился к стене. Стекавшая по одежде вода освежила его. Он выбрался из расселины скалы и, скрытый кустами орешника, огляделся. Солнце уже садилось, вечерние тени деревьев протянулись через речку почти до противоположного берега. Целый день пролежал он в подземелье, и враги, видимо, вот-вот должны были тут появиться. Что он мог сделать, измученный и безоружный? К тому же в замке почти не осталось вооружённых людей: госпожа Беатриса только что отбыла в женский монастырь в Эттоксеттер, собираясь посвятить свою строптивую душу богу, и для охраны её были отправлены почти все воины замка…
…Хозяин «Белой лошади» мирно кончал свою вечернюю порцию пива на скамеечке около двери харчевни. Вдруг кружка выпала из его рук: растерзанная фигура в чёрной сутане священника появилась в воротах.
— Коня, бездельник! — крикнул хорошо знакомый голос, — и скорее! — Фигура бросилась к конюшне. Перепуганный толстяк не успел ещё закрыть рта, как серый конь взвился от сильного удара плети и в несколько скачков исчез за поворотом дороги.
— Пресвятая матерь божия, — вскричала, выбегая на двор, тётушка Марта. — Да что же это было?
— Молчи, Марта, — шёпотом отвечал муж, не отрывая глаз от дороги. — Не узнала разве? Он это — серый рыцарь.
— С нами крёстная сила! — воскликнула жена, поднимая кверху руки, — на нём сутана, но, право же, он больше похож на выходца с того света.
Серый конь нёсся как одержимый, чёрные полы сутаны развевались ветром и ещё больше пугали его, удары плети сыпались на покрытые пеной и кровью бока. Монах спешил за помощью в замок Локслеев.
Старый сэр Джон тоже наслаждался вечерней порцией вина, когда на дворе раздались шум и крики. Любопытство заставило его самого выйти на крыльцо: у ступенек, издыхая, бился в последних лучах вечернего солнца загнанный великолепный серый конь.
— На замок напали! На помощь, — крикнул знакомый голос. Отец Родульф, шатаясь, прислонился к столбу крыльца.
— Коней! — загремел в ответ старый воин.
Не прошло и нескольких минут, как в наступившем мраке по дороге от замка уже мчались вооружённые всадники с бароном Локслеем во главе. Но, опережая их, на свежем коне с обнажённой головой и обнажённым мечом в руке летел отец Родульф…
Разбойники были опытными бойцами. Они дрались, подбирая и унося своих раненых и убитых, бились отчаянно за каждый шаг к спасению. Пол залы и лестницы покрылся кровью. И когда дверь капеллы со стуком захлопнулась за ними, громкий голос сэра Джона остановил преследователей:
— Бесполезно — в мышиную нору за ними лезть нельзя. Будем ловить их у выхода из подземелья. Отец Родульф знает дорогу. Родульф! Где Родульф?
— Где капеллан? — отозвались многочисленные голоса, но чёрной сутаны нигде не было видно.
Зажгли новые факелы: в углу, под телами убитых, лежал капеллан.
— Родульф! — позвал старый барон Локслей, опускаясь на колени, но не получил ответа. — Он спас Элеонору. Он вырвал её из их рук, а дальше я не заметил, что с ним сталось…
— Он не очнётся, господин, — тихо сказал старый мажордом замка и молитвенно сложил руки. — Смертельной была рана, а он ещё нашёл силы передать тебе госпожу Элеонору. Старая рыцарская кровь текла в нём, и умер он как подобает рыцарю.
Отец Родульф лежал, гордо выпрямившись, с закрытыми глазами. Резкие морщины — знак бурной и беспокойной души — разгладились, и лицо его сияло величественным спокойствием.
— Твоя смерть была лучше твоей жизни, бедный мой господин, — тихо прошептал старый мажордом и вытер горькую старческую слезу. Он один, с детства знавший и любивший капеллана, понимал, как искалечила суеверная темнота его гордую, пылкую душу, являвшую такое смешение добра и зла. И ему, всегда покорному обычаям старины, первый раз — перед лицом мертвеца — пришла в голову пугающая мысль о том, что не всегда они хороши и справедливы.
— Боже, смилуйся надо мной за нечестивые помышлении. — пробормотал он, в смущении опускаясь на колено. — И смилуйся также над этой бедной душой.
Старик скрестил руки монаха и в одной из них увидел обрывок белой ткани. Хотел разжать закостеневшие пальцы…
— Не трогай, — внезапно сказал сэр Джон. Глаза старого барона блеснули светом позднего понимания. — Это он имеет право унести с собой в могилу, — тихо добавил он.
До рассвета в замке не тушили огней и не ложились спать. Роберт давно очнулся после полученного им удара. Он сидел в ногах у матери, вокруг которой хлопотала старая Уильфрида. Она принесла одной ей известные мази и курения, в кровать положили большие жбаны с горячей водой. Всё было напрасно: госпожа Элеонора так и не пришла в себя.
А по полям и лесам, вдоль весёлой речки Дув, в лунном сиянии, точно стая мрачных оборотней, неслась шайка обозлённых неудачей приспешников Гью Гисбурна. Смерть капеллана, единственного, кто знал место выхода из пещеры у реки, избавила их от немедленного преследования. Но король Генрих, стремясь укрепить королевскую власть и ослабить баронов, строго наказывал за стычки и войны между собой. И потому, если бы кто-либо узнал нападавших, их ждала строгая кара. И старый гисбурнский волк, направляя бег своей стаи, в бешенстве думал об ускользнувшей из его рук добыче и о возможной суровой расплате за преступление.
