— Впервые слышу.

— Но, Римо, он очень популярен в Америке. Отличный артист, просто блестящий! Мне бы хотелось навестить его в ближайшее время — помочь отработать некоторые приемы.

— Вряд ли получится.

— Неужели ты откажешь мне в такой скромной просьбе?

— Жаль, что именно мне выпало несчастье сообщить тебе столь печальную весть, но он умер много лет назад.

Чиун вздрогнул.

— Неужели и Брюс Ли тоже?

— За много лет до него.

Мастер Синанджу печально склонил голову на грудь.

— Талант всегда умирает молодым, — произнес он. Римо подошел к бездыханным телам и пощупал пульс.

— Мертвы, — бросил он.

— Естественно. Это были мерзкие похитители Ферриса-металлурга. Они не заслужили права остаться в живых. Что ты делаешь?

— Хочу узнать, кто они такие.

— Какой смысл утруждать себя: покойникам не нужны имена.

— Но они могут понадобиться Смиту. Ничего. Бумажники пусты.

— А какого они цвета?

— Этот черный.

— Тогда я заберу его себе — ведь этому парню он больше не понадобится.

— Ладно, пошли, — сказал Римо, выпрямляясь.

— Куда?

— К Смиту. Надо договориться, чтобы он уволил тебя.

— Римо, а как же Феррис?

— Тебя попросили защитить его от этих парней, ты и защитил. Навсегда. Так что пошли.

— Не могу. Я обязан охранять его, пока Император не отменит приказ.

— Что там у вас происходит? — раздался из-за двери испуганный голос Ферриса ДОрра.

— Все в порядке, Феррис. Твои обидчики уничтожены с помощью могущественного искусства под названием Синанджу.

— Они мертвы? — поинтересовался Феррис, осторожно выходя в коридор.

— Естественно, — ответил Чиун, затаскивая трупы в лифт.

— Он всегда такой? — спросил Феррис у Римо.

— Обычно он заставляет меня избавляться от тел. Вот, смотри: сейчас он скажет, что слишком стар, чтобы перетаскивать трупы.

Но Мастер Синанджу продолжал молча грузить тела братьев Барлоу в лифт, и Римо вынужден был спросить:

— Папочка, тебе помочь?

— Все в порядке, не утруждай себя. Я только избавлюсь от этой падали и сейчас же вернусь.

— Ничего не понимаю, — удивился Римо. — Он никогда в жизни не занимался с трупами сам.

— Похоже, их бывало много, — предположил Феррис ДОрр.

— Иногда чуть не по пояс.

Выйдя на улицу позади Лафайетт-билдинг, Мастер Синанджу выбросил трупы в мусорный бак, а поскольку бак был полон, Чиун ворошил мусор до тех пор, пока тела братьев Барлоу не оказались на самом дне.

Чиун не знал, кто эти люди, да и не хотел знать. Может, они были сами по себе, может, работали на кого-то, — Смит разберется. Если Смит решит, что они и есть главные зачинщики, то отзовет Чиуна в “Фолкрофт” и признает его миссию оконченной.

Мастер Синанджу не хотел, чтобы его отзывали в “Фолкрофт”, потому что там Римо мог убедить Смита расторгнуть контракт. Мастер Синанджу совсем этого не хотел.

Они приветствовали Конрада Блутштурца жестом из прошлого — выбросив вперед правую руку.

Все собравшиеся в актовом зале Крепости чистоты вскочили на ноги, четко отсалютовав резким нацистским жестом и скорее напоминая роботов, нежели обычных людей.

— Sieg Heil! — в один голос крикнули все, когда инвалидное кресло фюрера Лиги белых арийцев Америки и Алабамы появилось в проходе под свисающими знаменами со свастикой.

По специальным сходням инвалидное кресло тяжело заползло на сцену, напоминая огромную заводную игрушку. Эти сходни Конрад Блутштурц установил утром, а к вечеру все ступеньки в Крепости чистоты будут заменены аналогичными устройствами.

На сцене, лицом к собравшимся, стояла Илза с микрофоном. Конрад Блутштурц, одетый в черную рубашку военного образца, присоединился к ней. За спиной У них висел огромный фашистский флаг.

Фюрер ответил на приветствие и медленно поднес к губам микрофон, наслаждаясь рукоплесканиями, как путник в пустыне водой. В этот момент он понял, что испытывал Гитлер. На мгновение он ощутил трепет, который, должно быть, познал истинный фюрер. Но когда он вгляделся в лица собравшихся, этих сыновей и дочерей Алабамы, Южной Дакоты, Огайо и Иллинойса, из его груди вырвался стон отвращения.

Гитлер говорил с народом, который был един. Здесь же собрался сброд, а это вовсе не одно и то же. Он подождал, пока шум голосов стихнет. По его знаку Илза опустилась на колени, чтобы никто в зале не возвышался над Конрадом Блутштурцем.

— Близится война, — сообщил он собравшимся, и микрофон разнес его сухой голос по всему залу. — Расовая война. Вы это знаете, и я знаю. И наш возлюбленный основатель Бойс Барлоу тоже это знал. Вот почему он основал Лигу белых арийцев. Вот почему он построил Крепость чистоты. Вот почему нам пришлось обнести территорию крепости колючей проволокой и пропустить по ней ток — потому что остальная Америка, Америка полукровок, отказалась признать наше пророчество! Зал разразился аплодисментами.

— Власть в Америке захватили евреи — это всем известно. Они контролируют средства массовой информации, Уолл-Стрит и крупнейшие корпорации. Если их влияние будет расти, они будут чувствовать себя в Америке столь же вольготно, как в Израиле! И если это произойдет, мы, белые, истинные американские патриоты, окажемся не у дел, как палестинцы в этой ближневосточной стране. Америка станет вторым Израилем — оккупированной территорией! — выкрикнул Конрад Блутштурц и закашлялся от усилия.

Илза протянула ему стакан воды, и он сделал глоток.

— Но этот день, возможно, и не наступит! — продолжал он.

Снова овация.

— Возможно, он не наступит, потому что до этого времени низшая черная раса поставит наш гордый народ на колени. Возьмем хотя бы крупнейшие города США. Когда-то они были белыми и достойными, а теперь стали черными, грязными. Много людей прибыло на эти берега: немцы, англичане, французы. Пусть даже поляки. И все они отдавали свои силы Америке, а негры только берут. Они крадут то, что принадлежит нам, отказываясь работать. Они проедают наши налоги, которые идут на их громыхающие приемники, бесчисленных детей, мерзкие наркотики. Конечно, евреи плохи, но негры — они, как сорняки, которые каждый день вырастают вдоль забора. Негры душат нашу страну, как сорняки.

— Долой негров! — взревел зал, и Конрад Блутштурц не стал их останавливать, а лишь оскалился улыбкой скелета.

— Продолжайте, — шепнула Илза. — Вы уже хорошенько их завели!

— Но негры разобщены, — сказал Конрад Блутштурц дрожащим от напряжения голосом. — А евреи терпеливы. Но у нас есть еще один враг — азиаты. Это более непосредственная угроза. — По залу пронесся гул, послышались выкрики: “Косоглазые! Желтые обезьяны!” — Азиаты сконцентрировали в себе наиболее отвратительные пороки негров и евреев. Они становятся многочисленными, как и негры, но в то же время они столь же изобретательны и жадны, как евреи. Мы с вами являемся свидетелями того, как они все прибывают и прибывают в нашу страну. Их много даже здесь, в Хантсвилле. Неважно, кто они: китайцы, японцы или вьетнамцы, — все они на одно лицо. И все одинаковы — мы-то с вами хорошо это знаем. — При этих словах Конрада Блутштурца зал заревел так же, как пятьдесят лет назад ревел, слушая речи Адольфа Гитлера, — ведь речи были те же, да и толпа всегда остается толпой. — И как могло получиться, — выкрикнул Конрад Блутштурц, — что мы победили японцев, а они теперь демонстрируют экономическое превосходство?!

— Они обхитрили нас! — завопила толпа.

— Теперь вьетнамцы прогнали американцев со своей земли, а сами кинулись к нам, чтобы отнять рабочие места, которые еще не успела заграбастать японская мафия, и скупить дома, которые истинные американцы просто не могут себе позволить! Эти люди настолько бесчестны, что работают сразу на двух или на трех работах, и получается, что на каждого работающего вьетнамца приходится три безработных американца! — Толпа завизжала от гнева, возмущаясь вероломством эгоистичных вьетнамских иммигрантов. — Но азиаты — это еще не самое плохое. Нет, — произнес Конрад Блутштурц, понижая голос, чтобы собравшимся пришлось напрячь слух. — Самые страшные — это последние, о ком я хочу рассказать. Они не отличаются от нас ни цветом кожи, ни обычаями, ибо они суть хамелеоны — ядовитые хамелеоны.