— В тот день я умер, — продолжал голос. — И это ты убил меня. А теперь, Харолд Смит, посмей повторить, что ты не помнишь тот день.

— Но я действительно не помню, — медленно проговорил Смит. — Боюсь, вы меня с кем-то перепутали.

— Лжец!

— Я же сказал, что не помню, — ровным голосом повторил Харолд Смит.

Он знал, что когда имеешь дело с неуравновешенными людьми, лучше говорить спокойно. И еще Смиту было известно, что таким типам лучше не противоречить, но он с детства отличался упрямством. Он не станет терпеть бред какого-то безумца, лишь бы его ублажить.

Послышалось стрекотание маленького моторчика, и скрипучий голос зазвучал ближе. Тут до Смита дошло, что его собеседник сидит в инвалидном кресле, и он вспомнил, что заметил на заднем стекле фургона знак: “За рулем инвалид”.

— Так, значит, не помнишь?

В голосе звучала горечь, если не сказать — грусть.

— Не помню, — холодно подтвердил Смит и тут же услышал новый звук.

Это было тихое стрекотание, словно приглушенный звук бормашины. Звук заставил Смита содрогнуться: он с детства ненавидел ходить к зубному врачу.

И в этот момент с глаз Смита сняли повязку. Он заморгал.

Лицо человека в инвалидном кресле было таким же высохшим, как и его голос. Оно напоминало выцветшую скорлупу грецкого ореха, всю изрезанную впадинами и морщинами. На лице выделялись лишь черные пронзительные глаза и тонкий рот с бескровными губами, все остальное было мертво, давно мертво. Зубы приобрели коричневый оттенок, из десен торчали съеденные корешки.

— Мне не знакомо ваше лицо, — сказал Смит, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. От страха у него перехватило дыхание, сердце готово было выскочить из груди.

Лицо незнакомца исказила гримаса бешенства. — Сейчас и родная мать не узнала бы меня! — пророкотал он, опуская на ручку кресла сухой кулак. В другой руке Смит увидел сорванную с его глаз повязку.

Впрочем, это была не рука, а трехпалая клешня из нержавеющей стали. В ней была зажата повязка. В складках смятой ткани Смит заметил черно-белую эмблему. С тихим стрекотом бормашины клешня разжалась, и повязка упала Смиту на колени. Он узнал фашистскую свастику и судорожно сглотнул. Он участвовал в той войне, но это было столько лет назад...

— Ты тоже изменился, Харолд Смит, — произнес старик уже спокойнее. — Я тебя тоже не узнаю.

Железная клешня с шумом закрылась, пальцы с тремя суставами сложились в неправильной формы кулак.

— Современная наука, — прокомментировал старик. — Этот протез мне сделали в восемьдесят третьем. А управляют им электроды, вшитые в плечо. Действует почти как настоящая рука. До этого у меня был крюк, а до крюка — черный пластиковый колпачок на запястье.

Старик был так близко от Смита, что тот ощущал его дыхание. Изо рта пахло тухлой рыбой, словно у старика сгнили все внутренности.

— Это все пожар. Из-за пожара я лишился ног, почти потерял речь, едва сохранил глаза. Я много чего потерял. Но не будем больше о моих несчастьях. Я искал тебя, Харолд Смит, и вот наконец нашел.

— Боюсь, вы ошиблись, — тихо произнес Харолд Смит.

— Вы участвовали в войне? Во второй мировой?

— Да.

— Илза, он воевал.

— Значит, он сознался?

Она встала, крепко сжимая в руках пистолет.

— Не совсем. Он очень упрям.

— Но он именно тот, кого мы ищем?

— Да, наконец-то. Я чуял это нутром.

— Можно его связать и бросить в канаву, а потом облить бензином. Вот будет здорово! — обрадовалась Илза.

— Огонь бы тут очень подошел, — согласился инвалид. — Но я вряд ли смогу вынести зрелище пламени, пожирающего его. Воспоминания, Илза. Нет, только не огонь. Я должен видеть, как он умрет.

Тогда Харолд Смит понял, что ему придется побороться за жизнь. Пусть он рискует получить пулю в лоб, но не сдастся без борьбы.

Смит резко поднялся и оттолкнул от себя инвалидное кресло, едва увернувшись от замаха стальной клешни.

— Мне стрелять? Стрелять?! — истошно завопила Илза, размахивая пистолетом.

— Нет, только оглуши его.

Рукоятка пистолета обрушилась на лысеющую голову Смита, но замах был не очень силен, так что пистолет лишь поцарапал Смиту кожу на лбу.

Смит потянулся к пистолету, но Илза всей тяжестью навалилась на него, и они рухнули на инвалидное кресло.

— Держи его! — скомандовал старик.

Голова Смита откинулась назад, и он, словно в перевернутом отражении, увидел, как старик приближается к нему, сопровождаемый леденящим душу стрекотом бормашины.

Стальная клешня взяла Смита за горло, наполнив уши жужжанием. От прилива крови лицо Смита вздулось, барабанные перепонки лопнули, избавив его от звука дроби, которую ноги сами выбивали на полу.

Сквозь кровавую пелену, словно заполнившую собой весь фургон, он видел склонившееся над ним жуткое лицо старика и горящие недобрым светом черные глазки.

Наконец красная пелена полностью закрыла взор Харолда Смита, и он лишился чувств.

— Черт побери!

— В чем дело, Илза?

— Похоже, он обмочился.

— Что ж, бывает.

— Но зачем это делать на меня?!

Илза отодвинулась от скрюченного тела.

— Потом переоденешься. А сейчас надо уезжать.

— Хорошо. Давайте я закреплю кресло.

— Сперва следует избавиться от трупа.

— А вам что, он не нужен?

— Нет.

— Даже как сувенир? Я думала, мы снимем с него кожу или что-нибудь в этом роде.

— Возможно, но только не с него. Это не тот человек.

— Но он же сказал, что его зовут Харолд Смит. Я сама слышала.

—  — Это не тот Харолд Смит.

— Не может быть! Опять не тот? Вы уверены?

— У этого голубые глаза, а у того Смита они были серые.

— Черт, — сказала Илза и принялась пинать труп ногой, пока он не вывалился из дверцы фургона. Затем девица задвинула дверь. — А я думала, это он.

— Какая разница! Подумаешь, одним Смитом меньше. Уверен, он был пустым местом, по которому никто не станет скучать. А теперь поехали!

Его звали Римо, и он строил дом.

Он вбивал последнюю сваю. Бревно уходило в землю на четверть дюйма с каждым ударом его кулака. Он работал без инструментов: они были ему попросту не нужны. Он был один, стройный молодой человек с необычно широкими запястьями. На нем были просторные летние брюки и черная майка. На лице с высокими скулами застыло выражение полного покоя.

Римо оглядел сваи. Какой-нибудь прораб при помощи точных приборов установил бы, что четыре столба образуют геометрически правильный прямоугольник и находятся все на одном уровне, но Римо и так это знал.

Следующим пунктом будет настилка полов. Надо, чтобы пол находился на порядочном расстоянии от земли, по меньшей мере, дюймах в восьми. В Корее все дома строят на сваях, чтобы защититься от змей и дождя.

Римо всегда мечтал о собственном доме. Мечтал даже тогда, когда жил в служебной квартире в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Он только-только поступил на работу в полицию и получал двести пятьдесят семь долларов шестьдесят центов в неделю. А до этого он как сирота находился на попечении государства и жил в приюте святой Терезы. А после того, как его уволили из полиции и даже казнили, последовала череда комнат, гостиничных номеров и временных квартир.

Ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь он станет вот так, собственными руками, строить свой дом на каменистой земле Синанджу.

Двадцать лет назад Римо отправили на электрический стул по ложному обвинению в убийстве, но он не погиб. Ему предложили на выбор: либо работать на КЮРЕ, сверхсекретную организацию по борьбе с преступностью в США, либо лечь в приготовленную для него могилу. Альтернатива была совсем простой, и Римо согласился стать сотрудником КЮРЕ. Его отдали в обучение престарелому корейцу по имени Чиун, главе легендарного Дома наемных убийц, с помощью которого Римо превратился из простого смертного в Мастера Синанджу, борьбы, превосходящей по мощи все школы боевых искусств.