– Где ларчик? – «обида жгла душу огнем». – Ты же должен сказать мне, пока не загнулся. Где спрятал ларец?!

Чай Шэн бешено тряс исхудавшее тело У Лун’а. Престранно сгибаясь, как лист на ветру, тот лишь вытянул руку к вершине сверкающей кучи зерна, исторгая из глотки последнее слово.

– Что? «Рис» говоришь? В рисе спрятал?

У Лун не ответил. Чай Шэн полез к самой вершине, стал рыться в зерне. За спиной раздавались слабевшие с каждым мгновением невнятные хрипы, но он всё копал и копал, отыскав, наконец, деревянный увесистый ларчик. Скорее к окну. С мелкой дрожью в руках Чай Шэн взялся за крышку... Ни денег, ни купчих. Под узеньким лучиком света в ларце отливал синеватым таинственным блеском недавно очищенный рис.

– До последнего вздоха дурачил меня!

Чай Шэн, пнув остывавшее тело отца, стал швырять в искаженное смертью лицо горсть за горстью душистые зерна. Под пологом риса исчезли глаза, уши, нос... Желтый блеск! Сквозь провал впалых губ, через россыпь мерцающих зерен струилось прельщавшее душу сиянье.

Раздвинув холодные губы, Чай Шэн сунул палец в безжизненный рот, с силой выдернув верхнюю челюсть. Вторая пошла уже легче. Очистив от риса ларец, Чай Шэн спрятал в него драгоценные зубы. Легонько касаясь друг друга они издавали приятный на слух чистый звон.

Стук колес был последим, что слышал У Лун. Он на поезде – поезд везет его вдаль по бескрайней дороге бездомных. Не слышно дождя: видно, солнце уже разогнало осенние тучи. У Лун попытался припомнить кто он и откуда, но вспомнил одно – он сбежавший из смытого мутной водою селения Кленов и Ив сирота.

Бесконечный поток был последним, что видел У Лун. Он в воде – та уносит его, как коробочку[48] хлопка, как зернышко риса.